– Хуже всего в затылочной части, – сказал он и часто заморгал, будто ослепленный.
Мы молчали. То, что он сказал, было очевидно с самого начала, но как всегда, как в каждом случае, превосходящем наш возможности, мы надеялись. Я ждал решения Шрея.
– Если выживет, – проговорил он, – то либо совершенно потеряет память, либо… будет эпилептиком… Все готово?
– Да, – в один голос ответили мы с Анной.
– Приступим.
Когда плита с телом передвинулась к операционному столу, Шрей, не глядя ни на кого, добавил, словно обращаясь к самому себе:
– …Либо… и то и другое…
Стеклянный колпак, прикрывающий стол, раскрылся, и тело, перенесенное чуткими руками автоматов, легко опустилось на белоснежную гибкую пластину, точно соответствующую его формам. Кровоизлияния, видимо, поразили внутренние органы – наши инъекции мало чему помогли, – кожа пострадавшего ненамного отличалась по цвету от фарфоровой окантовки стола. Стеклянные лепестки колпака герметически закрылись, и сейчас же вздрогнули стрелки индикаторов анестезирующей аппаратуры. Тихо зашипел в трубках сжатый кислород. Мягкие захваты придерживали суставы рук и ног человека, лежавшего под стеклянным колпаком. Стол опустился и передвинулся так, чтобы подставка с хирургическими инструментами оказалась над головой пилота. Тем временем воздух внутри колпака уже прогрелся. Вновь показались держатели со шприцами, а из боковой ниши выдвинулся кровопровод, похожий на змеиную голову с острым язычком, готовым в любое мгновение вонзиться в артерию оперируемого.
Шрей вошел за голубую панель, где помещалась аппаратура управления операционным столом. Он сел перед экраном, на котором была голова пилота, засунул руки по локоть в красные резиновые нарукавники. В глубине их были металлические рычаги, при нажатии на которые с подставки, висевшей над головой больного, как лапа со сжатыми когтями, выдвигались по очереди необходимые инструменты.
Не ожидая, пока Шрей позовет меня, я подошел к его столу с левой стороны, чтобы контролировать работу сердца и дыхание оперируемого. Анна с противоположной стороны наблюдала за снабжением организма кровью.
В зале, отделенном от нас голубой панелью, было светло, жарко и тихо. Иногда звякал инструмент, возвращавшийся на свое место, или слышались легкие потрескивания, когда на обнаженные артерии накладывались зажимы для остановки кровотечения. На экране был уже виден оголенный череп, сверла трепанов впились в кость и двигались вокруг головы, отмечая свой путь ниточкой пропитанной кровью костяной пыли. Потом придвинулись элеваторы и захватили тупыми когтями срезанную часть черепной коробки; она приподнялась с негромким чмоканьем, словно крышка. Как только вырезанная кость была поднята, показалась красно-синяя масса мозга, все более набухавшая, вытесняемая из черепной коробки невидимым давлением кровотечения. Лениво пульсировали крупные артерии, разветвленные в мозговой коре. Шрей изменил масштаб увеличения, и теперь на экране был уже не весь череп оперируемого, а лишь увеличенное во много раз операционное поле, обрамленное лентами осушающих кровь губок. Тонкий, сверкающий, как серебряный волосок, нож опустился прямо вниз, к мозгу, и коснулся его – казалось, очень легко. Но оболочка мозга немедленно лопнула, в ней образовалось отверстие. Изнутри хлестнула кровь, вынося накопившиеся сгустки. Эжекторы очищали от крови операционное поле, направляя туда узкие струйки физиологического раствора; он последовательно окрашивался розовым, красным, наконец, вишневым цветом; кровь продолжала струиться, автоматически сменялись салфетки. Шрей весь сгорбился, его руки, глубоко засунутые в резиновые нарукавники, не были видны, и лишь по дрожи плеч можно было догадываться, как лихорадочно быстро они работают.
Шрей придвинул лицо еще ближе к экрану. Вдруг раздался сигнал автомата, следящего за кровообращением. Не отрывая глаз от экрана, Шрей бросил:
– Искусственное сердце! – и только по этим едва различимым, хриплым голосом выдавленным словам я понял, сколь велико его напряжение.
Я переключил все аппараты моей стороны под контроль Анны и быстро сел за боковой пюпитр. Здесь был другой экран, на котором виднелась обнаженная грудь оперируемого. Я включил ланцеты, и они немедленно впились в кожу. Зажимы схватывали сосуды, которые почти уже не кровоточили. Давление быстро падало, автомат подавал сигналы все более низкого тона. Это был уже не прерывистый звук, а протяжный, печально ослабевающий стон. Он передавал не пережитое потрясение, а агонию. Оперируемый умирал. Я чувствовал, что у меня немеет лицо, и действовал как мог быстро, но тут послышался резкий, пронзительный звук, и на наших экранах кровавым пламенем вспыхнули сигналы, показывающие, что сердце пилота останавливается. Еще один удар – и конец. Исчерпав свои силы, сердце остановилось.
– Искусственное сердце!!! – хрипло, с дикой яростью в голосе закричал Шрей.
Стиснув до боли зубы, затаив дыхание, я рассекал грудную клетку, слыша, как под ножницами трещат ребра. Наконец открылось широкое темное отверстие. Бывшие наготове трубки аппаратуры, подающей кровь, углубились в темное пространство грудной клетки – я осветил его, направив лучи света с обеих сторон. Захваты взяли аорту, главная артерия была перерезана и прихвачена вакуумом к трубкам; я быстро включил кровообращение – раздалось все ускоряющееся чмоканье насоса, индикаторы начали двигаться вверх, давление росло. Консервированная кровь вливалась в глубь мертвого тела.
Теперь я рассек дыхательное горло и ввел в него конец трубки, подающей кислород. Все циферблаты над экраном стали пульсировать в нарастающем темпе, искусственное сердце и искусственные легкие работали. Ничего больше сделать я не мог. Воспаленными глазами я смотрел на висящее, как плод, среди синих легких полуотрезанное, мертвое сердце пилота. Прошла минута, за ней другая – оно не двигалось.
Искусственно нагнетаемая кровь, с трудом преодолевая сопротивление, прокладывала себе путь в глубь остывающего тела; не помогали ни согревающие приборы, ни вливание гепарина. Шрей продолжал работать, оперируя труп, лежавшей, как мраморная статуя, на наклонной поверхности стола.
– Увеличить давление! – Шрей хрипел, словно потеряв голос. Я на мгновение перевел глаза на него. Со лба его градом катился пот. Рука автомата ходила туда и обратно, касалась его лица, осушая крупные, как слезы, капли, заливавшие ему глаза. Рот, сжатый в острую как нож линию, застыл в болезненной гримасе.
Я увеличил кровяное давление, гудение аппаратов стало громче, пошла четвертая минута смерти, затем пятая.
– Адреналин!
Засверкали спускавшиеся иглы, укол был направлен прямо в сердце. Внезапно эта серо-синяя груда мускулов вздрогнула и затрепетала.
– Есть мерцание! – крикнул я.
– Электрошок! – как эхо, ответил Шрей. Я сам понимал, что это – последняя возможность спасения. Сердце, пронизанное током, проходящим через платиновые электроды, вздрогнуло, остановилось на мгновение и вдруг – без всякого перехода – начало ритмически двигаться.
– Так держать! – сказал Шрей глубоким, глухим голосом.
