Начало эпохи
Не знаю, когда я полюбил Анну. Это, должно быть, случилось давно, но я осознал это лишь во время катастрофы, когда мы потеряли товарища. Наша совместная жизнь и теперь не стала сплошной вереницей светлых, тихих дней. Путешествие складывалось из множества событий, с которыми я не всегда справлялся, бывало, впадал в гнев или чувствовал себя беспомощным и совершенно разбитым – как после трагического события на «Гее». Но и в гневе, и в печали я любил Анну – и всегда скучал по ней, даже когда она была совсем рядом.
Много месяцев подряд я работал до поздней ночи. После такой работы обычно спал как убитый и просыпался утром, не помня, кто я и как меня зовут. Когда же я себя обретал, первым ощущением было одно: Анна со мной. Это осознание переполняло меня всего, оно окружало меня, казалось, оно освещает и комнату, и каждый предмет, которого касается ее взгляд; и мне думается, если бы я утратил все воспоминания, забыл прошлое и не помнил ничего, кроме нее, я все равно остался бы самым богатым человеком на свете. По вечерам мы уходили на смотровую палубу, туда, где я когда-то целовал ее под звездами. Мы смотрели в темноту и ощущали – не касаясь друг друга, – что мы рядом. А высоко над нами сияло скопление Плеяд, огромные стаи светил, летящих в пространстве.
Однажды Анна прервала молчание словами:
– Любимый, правда, там, вокруг этих солнц, обращаются населенные живыми существами планеты?
– Да, – сказал я, еще не понимая направления ее мысли.
– Таких планет, населенных разумными существами, в Галактике должны быть миллионы, верно?
– Конечно.
– Значит, эта чернота не мертвая и не пустая: ее непрерывно пронизывают взгляды миллионов живых существ!
Как поразили меня эти слова, такие простые и естественные! Анна права, подумал я. Когда я смотрю на холодные огни Южного Креста, мой взгляд, может быть, скрещивается со взглядами неизвестных существ, которые хотя и отличаются от нас, и выросли под другим солнцем, но, так же как и мы, всматриваются в грозную вечную красоту Вселенной.
Четыре месяца спустя после катастрофы я получил отпечатанную в старинном стиле карточку со словами:
Группа биофизиков «Геи» имеет честь пригласить Вас
в Большой зал на расширенное заседание;
начало в шесть часов вечера по местному времени.
Порядок дня:
1. Предварительное сообщение профессора Гообара.
2. Дискуссия.
Тема предварительного сообщения – «Проблема трансгалактических путешествий».
Казалось, никогда еще время так не тянулось, как в этот день. Работая в больнице, я то и дело посматривал на часы. Решил прийти на заседание в пять часов, но, как бы случайно, направился к Большому залу в четыре часа, полагая, что там еще никого нет. Каково же было мое удивление, когда уже издали стал слышен шум голосов. В пять двадцать зал был заполнен до отказа. Со своего места в верхнем углу амфитеатра я видел море голов: во всех проходах стояли люди, оставалась свободной лишь узкая полоска пространства у больших черных досок. Собрался весь экипаж «Геи»; лаборатории и смотровые палубы опустели, не было только одного человека – дежурного астрогатора, но и тот следил за всем, что происходило в зале, по телевизорам, установленным в кабине рулевого управления.
Когда пробило шесть часов, из боковой двери, что у самой кафедры, вышел Гообар. Поднялся на возвышение, довольно долго перебирал куски мела, аккуратно уложенные под доской, наконец взял один, повернулся, слегка поклонился и заговорил.
Он начал с перечисления некоторых общеизвестных фактов, напомнил о мерцании сознания в моменты приближения к субсветовой скорости – «световому порогу», – о попытках преодолеть этот порог, иногда кончавшихся смертью участников опыта. В конце своего короткого вступления он сказал:
– Большинство специалистов считало, что путешествовать со скоростью свыше 190 000 километров в секунду для человека невозможно. Однако другие выражали надежду, что нам когда-нибудь удастся открыть средства, предохраняющие человека от губительного действия огромных скоростей. Поскольку общепринятая теория жизненных процессов исключает возможность таких средств, они утверждали, что эта теория, по всей видимости, ошибочна и будет опровергнута. Что касается меня, то я никогда не придерживался ни первой, ни второй точек зрения.
Нет – по отношению к первой, потому что принятие ее принципов обрекает априори все опыты в этой области на неуспех; нет – также по отношению ко второй позиции, поскольку на место существующих научных теорий выдвигаются новые не потому, что те были ошибочными – такая эпоха научного мышления уже миновала, – а потому, что новая теория всегда имеет характер значительно более общий по сравнению с прежней и вмещает ее в себя как некий особый случай. Вот поэтому я поставил себе задачу создать новую теорию жизненных процессов.
По залу пронесся легкий шум.
Гообар написал на доске общеизвестное энергетическое уравнение живой клетки и, отряхивая мел с пальцев, продолжал:
– Коллеги, вероятно, поражены моим утверждением, что может существовать теория более общего характера, чем та, которую выражает написанная формула. Действительно, эта формула охватывает все известные проявления жизненных процессов в земных организмах, от простейших – например, бактерий, – до высших, как человек. Но можно ли представить себе теорию более общую, чем эта? Единственную возможность ее я вижу в такой постановке вопроса: жизнь на Земле есть всего лишь конкретный случай активного существования, имеющегося на планетных системах Вселенной. На других небесных телах могут быть существа, возникшие иначе, чем на Земле. Наша жизнь – форма существования белковых соединений, но давно уже высказывались предположения, что могут существовать структуры, подобные белку, построенные на основе атомов кремния, – так называемые силиколипиды. Опираясь на это рассуждение, я решил искать более общий закон, управляющий возникновением всех форм жизни, которые могут возникнуть на миллионах планетных систем Космоса. Возможность создания такой теории на основе эксперимента исключалась, поскольку мы даже отдаленно не знаем, как могут возникать неизвестные нам организмы. Единственным доступным путем было создание теории на основе всеобщих законов, действующих во Вселенной, то есть законов мертвой материи. Как известно, создана новая отрасль математики, отражающая жизненные процессы земных существ, так называемая биосенсорика; я поставил себе задачу обнаружить ее математическую «кровную родню» и могу сказать, что после нескольких лет работы нашему коллективу это удалось.
По залу вновь разнесся глухой шум, будто волна пронеслась над головами собравшихся, и сразу стихло.
Гообар написал первую формулу и некоторое время всматривался в нее, наклонив голову. Затем он начал писать очень быстро. Уравнения вытекали одно из другого. Глухо скрипел мел в мертвой тишине; иногда его кусок со стуком падал на пол. Постепенно доска покрывалась малоразборчивыми знаками. Я уже давно потерял нить рассуждения и следил за развитием доклада по реакции ученых. Некоторые поначалу делали записи. Подавшись вперед на стульях, они читали каждую появившуюся на доске формулу, временами морщили лбы или застывали неподвижно; иногда на их лицах появлялось что-то вроде едва заметной улыбки или облегчения, словно они замечали в чужой толпе знакомое лицо. Напряжение в зале нарастало: то один, то другой хватал обеими руками доску пюпитра, как бы стремясь встать, но застывал, не закончив движения. Тембхара, сидевший впереди меня, облизывал пересохшие губы, а его соседка Чаканджан приложила обе руки к вискам, как бы желая отгородиться от всего, что мешало следить за развивающимся рядом уравнений, заполнивших доску вплоть до рамы. Гообар, ни на секунду не задумываясь, продолжал выписывать свои вычисления на сверкающей панели темно-красного дерева. Закончив их, он сказал:
