Короче говоря, с Марса на Землю возвращались из экскурсии тридцать детей, и их ракета попала в такой вот серный туман, окружающий астероид, который, впрочем – и это очень важно, – был невелик: диаметром не больше двадцати километров. Пилот-авто-мат сначала попытался маневрировать, а под конец предпринял единственно правильный шаг: выключил двигатели. Этим он избежал катастрофы; притягиваемая астероидом ракета начала на него оседать, но, понятно, крайне медленно – такое «падение» может длиться целые недели. Дети отправились с Марса одни: учительница должна была присоединиться к ним на первой звездоплаватель-ной станции.
– Как, а предупредительные сигналы? – спросил я.
– Не знаю, как это получилось. Предупредительные сигналы, вероятно, были, но, возможно, не очень четкие. Не знаю. Такое случается – теперь реже, чем раньше, но бывает. Это был как раз такой случай – один на сто тысяч. Так вот, когда локаторная связь стала барахлить, пилот-автомат выключил двигатели. Трудно описать, что происходило в это время. Тревога подняла на ноги все северное полушарие; спасательные ракеты устремились к месту возможной аварии с Луны, Марса, Земли – около шестисот ракет. Достаточно сказать, что впервые за тридцать лет во второй зоне Марса на несколько часов прекратилось все грузовое движение. Но прежде чем спасательные ракеты прибыли на место, там уже оказался один человек. Это был пилот Института скоростных полетов, он как раз испытывал ракету, рассчитанную на очень высокие скорости. Горючее у него было на исходе, и он уже возвращался на базу, как вдруг услышал радиосигнал. Пилот изменил курс, а так как его ракета развивала громадную скорость, то уже через четверть часа она оказалась в тумане. Некоторое время он кружил, пока наконец не услышал детский плач. Конечно, по радио из ракеты. Радио работало на очень длинных волнах, и он не мог с точностью определить направление, зато мог разговаривать с детьми. Он немедленно выключил двигатели и, в свою очередь, начал снижаться к астероиду.
– А почему он не стал искать ту ракету?
– Гм! А ты не пробовал искать в океане утонувшую иглу? Туман охватывал пространство в двести миллиардов кубических километров, он мог бы искать ее всю жизнь и не найти. А снижаясь, он приблизился бы к ней на пятнадцать – двадцать километров, потому что, повторяю, астероид был маленький. Так он снижался с выключенными двигателями и разговаривал с детьми. У них было всего вдоволь: продовольствия, воздуха, воды, но они боялись, и он до самой ночи рассказывал им сказки. Когда они уснули, он остался бодрствовать, а рано утром снова начал рассказывать. Испытательный полет продолжается обычно часа два. У пилота было с собой лишь несколько укрепляющих таблеток и немного кофе, которым он время от времени смачивал горло, чтобы не потерять голос. Представляешь себе? Это была не обычная ракета, а машина Института скоростных полетов; пилот лежал в пневматическом гамаке, весь с головы до ног запеленутый специальными бинтами, в темноте, с микрофоном, прижатым к шее, и рассказывал сказки. Первые спасательные ракеты прилетели только на следующий день, но прошло еще несколько часов, пока они нашли его и детей.
– Этот пилот был ты?
– Нет, Амета.
– Амета?
– Да.
– И он тебе рассказывал про это? – недоверчиво спросил я; это было так не похоже на Амету.
– Нет.
– А откуда ты знаешь все подробности?
– Пора идти, солнце уже заходит. Надо еще пройтись по шестому участку. Откуда я знаю эту историю? Да я сам был одним из этих детей…
Когда мы проверили, как подвигается работа, и возвращались в наш бронированный «дом», над горизонтом возвышался лишь краешек солнечного диска, похожий на гребешок извивающихся лучей. Все пространство покрыл беспросветный, непроницаемый мрак, и мы шли, погрузившись в него сначала по колено, потом по пояс и, наконец, по шею… Только самые высокие вершины скал сияли над морем тьмы, которая гасила их одну за другой. Зорин, молчавший всю дорогу, остановился у входа и неожиданно сказал:
– Нашлись люди, которые говорили, что он поступил безрассудно и неосторожно. Он им ответил: «В океане в известковых раковинах живут крохотные создания – радиолярии; за семьсот миллионов лет они совершенно не изменились. Это – самые осторожные создания на свете».
Подсчеты, необходимые при строительстве, для нас делал электронный мозг. Вечером Зорин садился за стол и начинал с ним разговаривать. Электронный мозг был небольшой, узкоспециализированный и, естественно, не мог равняться с мощными главными автоматами «Геи». Зорину часто приходилось дожидаться, пока автомат выполнит задание, и он прозвал машину Дурнем. Эта кличка со временем приобрела почти ласкательный оттенок. Несколько вечеров подряд Зорин, занятый контролем над строительными работами, отложил на потом проверку данных астролокаторной разведки, сообщавшей обо всем, что происходит вокруг осколка скалы, на котором мы летели в пустоте. Когда он наконец взялся за них, то сразу помрачнел и передал Дурню ряд цифр. Тот, как обычно, затянул анализ, и, не дождавшись ответа, мы ушли спать. Ночью Зорин встал и подошел к автомату. Вернулся и принялся свистеть; это было знаком очень плохого настроения.
Я не спрашивал ничего, помня, что у него каждая мысль должна улежаться.
– Знаешь, – сказал он наконец, – кажется, мы попадем в кашу. На языке пилотов «каша» означает метеоритный поток. Это сообщение меня не очень взволновало.
– Ну и что ж? – возразил я. – Ведь и наш дом, и атомный агрегат, и ангар автоматов рассчитаны с достаточным запасом прочности, как-нибудь переживем несколько часов. Но странно, неужели астрогаторы ошиблись?..
Зорин ничего не ответил и только перед самым уходом (это было уже на рассвете) обронил:
– Это не обычные метеориты, понимаешь? Они из другой системы…
Зорин пошел к автоматам, работавшим на отдаленных участках, и у меня оставался добрый час, чтобы поразмыслить над тем, что он сказал. Как известно, метеориты, попадающие на планеты, бывают двух типов: одни возникают в той же системе, движутся по замкнутым кривым и скорость их по отношению к нашей маленькой планете не может превысить нескольких километров в секунду. «Чужие» же метеориты, рои каменных и железных скал, мчащихся по параболам, могут по отношению к телам другой системы развивать огромные скорости, доходящие до ста километров в секунду. Кажется, наш локатор уловил отражение именно такого потока.
Два следующих дня мы не вспоминали об этом, только Зорин по ночам все позже засиживался над пленками радароскопов и все чаще поглаживал волосы – с таким усердием, будто хотел снять с себя скальп.
Мы предприняли возможные меры предосторожности: автоматы оборудовали дополнительными щитами наше помещение и крышу атомного агрегата, который находился в полукилометре от «дома» и представлял собой металлический цилиндр, на три четверти углубленный в скалу.
Предположение Зорина превращалось в уверенность. Фотопластинки уловили на одном участке неба крохотное туманное пятнышко, будто кто-то запачкал снимок; там двигалась туча тел, ее составные элементы нельзя было различить, и она казалась единым целым. Но сквозь нее просвечивали звезды; значит, это было не единое тело, а рой мелких обломков.
