– Я иду с тобой.
– Это бессмысленно.
– Я так не считаю.
– Послушай, что ты делаешь?
– А что ты делаешь?
Он постоял, не шевелясь, и вдруг рассмеялся по-своему, почти беззвучно. Взял меня за руку; я упирался, предчувствуя, что он начнет меня разубеждать.
– Послушай. – Он понизил голос: – Ты помнишь, зачем нас высадили здесь?
– Помню.
– «Гея» может и не вернуться.
– Я знаю.
– Кто-то должен остаться и построить станцию.
– Согласен, но почему идти должен ты, а не я?
– Потому что я лучше тебя справлюсь с этим делом.
На это я не мог ничего возразить. Он снова повернулся ко мне.
– Ты пойдешь, – сказал он, – если мне не удастся. Хорошо?
– Хорошо, – ответил я, пораженный простотой этого разговора, и добавил: – Я буду держать с тобой связь по радио.
Он молча повернул рычаги. Раздалось шипение воздуха, всасываемого внутрь камеры; стрелка манометра лениво приблизилась к крайней черте, несколько раз качнулась около нее и остановилась у края шкалы. Зорин толкнул большие рычаги выходной двери. Она не открылась. Он буркнул что-то и нажал сильнее. Я помог ему. Дверь медленно поддалась. Через щель к нашим ногам посыпался песок. Струя все увеличивалась.
Наконец дверь открылась. У выхода образовалась глубокая воронка. Бронекамеру окружали высокие песчаные холмы. Равнина, залитая холодным светом далекого солнца А Центавра, была мертва и тиха; она была похожа на потрескавшуюся мозаику, выложенную из угля и серебра. Зорин слегка приподнял правую руку, сказал «пока» и исчез из глаз так быстро, что я не успел рассмотреть, в каком направлении он двинулся. Я выглянул в открытую дверь и только теперь увидел его: он был уже в нескольких десятках метров; шел, утопая в песке почти до колен, и при каждом шаге сыпучий песок как бы окатывал его ноги. Я огляделся, пытаясь увидеть вдали сводчатую крышу атомного агрегата, рядом с которым помещался ангар автоматов, и вздрогнул. В темноте сверкнула короткая вспышка, за ней – послабее – другая, третья, четвертая. Метеориты. Энергия удара воспламеняла их. Я стоял неподвижно, горизонт сверкал. Зорин был уже таким маленьким, что я мог бы закрыть его фигуру вытянутым пальцем.
– Как ты там? – спросил я в микрофон, чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Как в сиропе, – сейчас же ответил он.
Я умолк. Вспышки появлялись то здесь, то там – казалось, какие-то невидимые существа подают друг другу световые сигналы. Вдруг я сообразил, что стою под открытым небом. Это было бессмысленно: если уж подвергаться опасности, надо было идти с Зориным. Я вошел в шлюз и потерял его из виду. Подняв руку, оперся о притолоку: так можно было следить за циферблатом и смотреть на горизонт через полуоткрытую дверь. Вспышки продолжались. Секундная стрелка передвигалась по циферблату, как обессилевшее насекомое. Я ждал. «Еще три минуты», – подсчитал я в уме и громко спросил:
– Идешь?
– Иду.
Эти вопросы и ответы повторялись. Вдруг я увидел вдали две вспышки и услышал слабый стон.
– Зорин!
– Ничего, ничего, – ответил он сдавленным голосом. Я вздохнул облегченно: метеорит не попал в него, иначе он погиб бы на месте. «Идешь?» – хотел спросить я, но дыхание перехватило.
В наушниках слышался страшный треск.
– Пусти же… – невнятно бормотал Зорин, – зачем ты держишь? Ну…
– С кем ты говоришь? – спросил я, чувствуя, что волосы у меня поднимаются дыбом.
Он не отвечал. Было слышно его срывающееся дыхание, будто он силился поднять что-то. Одним прыжком я выскочил наружу. Равнина, залитая косым холодным светом, была мертва и пуста. Я сообразил, что Зорин находится где-то в трехстах пятидесяти – четырехстах метрах, но видел только зубчатые скалы, холмы, длинные тени… больше ничего.
– Зорин! – закричал я так, что у меня зазвенело в ушах.
– Иду, иду, – ответил он тем же сдавленным голосом. Вдруг песок в одном месте вздрогнул, зашевелился, серебристая фигура вынырнула из него, выпрямилась и медленно двинулась вперед. «Он упал, – подумал я. – Но с кем он говорил?»
Решив задать этот вопрос после, я вернулся внутрь шлюза. Вдруг в наушниках послышался голос Зорина:
– Я дошел.
Он бормотал что-то, видимо, копаясь в песке, засыпавшем вход в ангар.
– Начинаю действовать, – минуту спустя сказал он.
Работа затянулась дольше, чем я предполагал: полчаса по секундомеру, а если судить по напряжению моих нервов – целую вечность. Наконец он сказал:
– Кончено. Теперь они будут послушны, как кролики. Я возвращаюсь.
Мне показалось, что вспышки участились, – впрочем, может быть, только показалось. Несколько раз под ногами вздрогнула почва. Эта дрожь, на которую мы в камере уже не обращали внимания, заставила мое сердце учащенно забиться. Зорин возвращался удивительно медленно, медленнее, чем шел туда, но в наушниках слышалось тяжелое дыхание, словно он бежал. Теряя терпение, я несколько раз в волнении выходил за дверь. Белый диск солнца А Центавра приближался к скалистому горизонту. Ночь подходила к концу. Вскоре метеоритный дождь должен был усилиться.
– Что ты медлишь? – закричал я наконец. Он ничего не ответил, но дышал по-прежнему тяжело. Я не мог понять почему – ходьба не могла так измотать, особенно его.
Вдруг он появился в двери и поспешно, но как-то неуверенно вошел в шлюз. Закрыв за собой дверь, сказал:
– Войди внутрь.
– Я подожду… – начал я.
Он резко оборвал меня:
– Войди внутрь! Я сейчас приду.
Я подчинился. Сняв скафандр в шлюзе, он через минуту вошел в кабину. Медленно подошел к столу, над которым висела лампа, поднял руки к глазам, растопырил пальцы и что-то пробормотал. Его широкая спина была как-то неестественно согнута, и в этом было что-то страшное.
– Что с тобой?.. – прошептал я.
Он оперся о ручку кресла и глухо ответил:
– Плохо вижу.
– Почему?! Метеорит?..
– Нет. Я упал.
– И что?
– Споткнулся о тот разбитый автомат…
– Говори же!
– Кажется, у него контейнер… понимаешь… атомное сердце было расплющено.
– И ты упал на него?! – в ужасе закричал я.
Он кивнул.
– Присоски, понимаешь… магнитные присоски сапог приросли к металлу, я никак не мог освободиться…
Ко мне возвращалось спокойствие. Ум был охвачен страшным холодом, но в голове стало яснее. Я знал: надо действовать немедленно. Метеорит ударил в автомат с такой точностью, что разбил его атомное сердце, и Зорин, споткнувшись, упал всем телом на обломки, излучающие мощную радиацию.
