Но сейчас, пытаясь в перерыве между двумя вздохами океана уловить дыхание Эри, я почти не верил в это. Я мог твердить про себя: «Я там был, я там действительно был», – но это нисколько не уменьшало моего безграничного изумления. Эри вздрогнула. Я хотел подвинуться, дать ей больше места, и вдруг почувствовал на себе ее взгляд.
– Ты не спишь? – прошептал я и наклонился, чтобы губами коснуться ее губ, но она положила мне на губы кончики пальцев. Держала их так минуту, потом скользнула рукой вдоль моей шеи к груди, обвела твердое углубление между ребер, прижала к нему ладонь.
– Что это?
– Шрам.
– Откуда?
– Так, случайность.
Она замолчала. Я чувствовал, что она смотрит на меня. Подняла голову. Ее глаза были совершенно темные, без блеска, я различал лишь белый контур плеча, поднимающегося в такт дыханию.
– Почему ты не говоришь мне ничего? – прошептала она.
– Эри?..
– Почему ты не хочешь рассказать?
– О звездах? – неожиданно понял я. Она молчала. Я не знал, что сказать.
– Думаешь, я не пойму?
Я смотрел на нее сквозь мрак, сквозь шум океана, который то заполнял, то покидал комнату, и не знал, как объяснить ей это.
– Эри…
Я хотел ее обнять. Она высвободилась и села на кровати.
– Можешь не рассказывать, если ты хочешь. Но объясни почему?
– Не знаешь? Ты правда не понимаешь?
– Теперь уже знаю. Ты хотел меня… пощадить?
– Нет. Просто я боюсь.
– Чего?
– Сам толком не знаю. Не хочу в этом копаться. Я ничего не зачеркиваю. Да это, пожалуй, и невозможно. Но рассказывать – значит, мне кажется, замкнуться в этом, уйти от всех, от всего, от того, что есть… сейчас.
– Понимаю, – сказала она тихо. Бледное пятно ее лица исчезло, она опустила голову. – Думаешь, я считаю это бессмысленным…
– Нет, нет, – пытался я перебить ее.
– Погоди. Теперь я. То, что я думаю об астронавтике и что сама я никогда не покинула бы Землю, – это одно. Но это не имеет ничего общего с тобой и со мной. Вернее, имеет: потому что мы вместе. Иначе не были бы никогда. Для меня астронавтика – это ты. Поэтому мне так хотелось бы… но ты не обязан. Если все так, как ты говоришь. Если ты так чувствуешь.
– Хорошо, я расскажу.
– Но не сегодня.
– Сегодня.
– Ляг.
Я опустился на подушку. Она встала, на цыпочках подошла к окну, белея в темноте. Задернула занавеску. Звезды исчезли, остался только протяжный, настойчивый шум океана. Я уже почти ничего не различал в темноте. Движение воздуха выдало ее шаги, постель прогнулась.
– Ты видела когда-нибудь корабль класса «Прометея»?
– Нет.
– Он очень большой. На Земле он весил бы свыше трехсот тысяч тонн.
– А вас было так мало?
– Двенадцать. Том Ардер, Олаф, Арне, Томас – пилоты. Ну и я. И семь человек ученых. Но если ты думаешь, что там было просторно, ты ошибаешься. Девять десятых массы – горючее. Фотореакторы. Склады, запасы, резервные системы – на жилую часть приходилось совсем немного. У каждого из нас была кабина, не считая общих. В центральной части корпуса – штурманская. Малые ракеты для посадки и ракеты-зонды еще меньшего размера – для взятия проб короны…
– Ты был над Арктуром – в такой?
– Да. И Ардер тоже.
– А почему вы не полетели вместе?
– В одной ракете? Это уменьшает шансы.
– Почему?
– Зонд – это главным образом охлаждение, понимаешь? Этакий летающий холодильник. Места ровно столько, чтобы человек мог сесть. Сидишь в ледяной скорлупе. Лед тает со стороны панциря и снова скапливается на трубах. Компрессоры могут отказать. Достаточно минуты – и конец, потому что снаружи восемь, десять или двенадцать тысяч градусов. Если компрессоры откажут в двухместной ракете, погибнут двое. А так – только один. Понимаешь?
– Понимаю.
Она держала руку на шраме.
– Это… случилось там?
– Нет. Эри… может быть, лучше рассказать о чем-нибудь другом?
– Хорошо.
– Только не думай… этого никто не знает.
– Этого?..
Шрам под теплом ее пальцев как бы начинал оживать.
– Да.
– А Олаф?
– Олаф тоже. Никто. Я обманул их, Эри. Я должен тебе сказать. Я слишком далеко зашел… Эри… это было на шестой год. Мы уже возвращались, но внутри облака нельзя идти быстро. Это величественная картина, чем быстрее идет корабль, тем сильнее люминесцирует облако. За нами тянулся хвост – не такой, как у кометы, скорее как полярное сияние – раскинувшийся по бокам, в глубь неба, к альфе Эридана, на тысячи и тысячи миль… Ардера и Эннессона уже не было. Вентури тоже. Я всегда просыпался в шесть утра, когда освещение переходило из голубого в белое. Услышал Олафа, он говорил из рубки управления. Он заметил что-то интересное. Я пошел вниз. Радар показывал пятнышко, немного в стороне от курса. Пришел Томас, и мы гадали, что это может быть. Для метеорита оно было слишком велико, к тому же метеориты никогда не ходят в одиночку. На всякий случай мы сбавили скорость еще больше. Это разбудило остальных. Когда они пришли, помню, Томас шутил, что это наверняка корабль. Так не раз говорили. В пространстве должны быть корабли других систем, но легче встретиться двум комарам, выпущенным на противоположных полушариях Земли. Мы уже были на выходе из этого холодного пылевого облака, пыль настолько поредела, что невооруженным глазом уже можно было различить звезды шестой величины. Пятнышко оказалось планетоидом. Что-то вроде Весты. Примерно четверть биллиона тонн – может, чуть побольше. Исключительно правильный, почти шар. Редкость. Он был у нас по курсу в двух миллипарсеках. Шел с космической скоростью, а мы за ним. Турбер спросил, можем ли мы подойти ближе. Я сказал, что можем, на четверть микропарсека.
Мы приблизились. В телескопе он напоминал дикобраза – шар, ощетинившийся иглами. Диковинка – хоть прямо в музей. Турбер начал спорить с Белем, тектонического ли он происхождения. Томас вставил, что это можно проверить. Никакой затраты энергии, мы все равно еще не начали разгона. Он-де полетит, возьмет несколько осколков и вернется. Гимма колебался. Времени у нас хватало, даже имелся резерв. В конце концов согласился. Наверное, потому, что там был я. Хотя я молчал. Может быть, именно поэтому. Между нами сложились такие отношения, но об этом как-нибудь потом. Мы заспорили; этот маневр требует некоторого времени; пока мы маневрировали, планетка удалилась, мы держали ее на радарах. Я немного нервничал, потому что с того момента, как мы повернули к Земле, нас преследовали неудачи. Аварии глупые, но трудно устранимые и возникавшие как бы без всякого видимого повода. Я не считаю себя суеверным, хотя и верю, что, как говорится, беда никогда не приходит одна. Однако у меня не хватало доказательств. Это выглядело по-детски, и все же я сам проверил двигатель Томаса и сказал ему, чтобы он был осторожен. Пыль.
