– Гудение все усиливается, – заметил Райнер. – Не лучше ли отойти?
Арсеньев взглянул на указатель радиоактивности.
– Излучений нет, но думаю, что…
Он не договорил. Черное устье ущелья, на которое я как раз смотрел, вдруг ярко вспыхнуло. Оттуда донесся протяжный грохот. Снова блеснуло и загремело, потом из ущелья густыми клубами повалил дым. Он медленно поплыл над склоном.
Никто из нас не сказал ни слова. С минуту мы стояли, вглядываясь в дымящее устье ущелья. Наконец астроном перебросил аппарат через плечо и оглядел всех нас поочередно.
– Кажется, мы будем ночевать не в ракете, – произнес он и направился к заливу.
Обратный путь занял почти два часа. С колотящимися сердцами, задыхаясь, обливаясь потом, мы почти бегом кинулись в ущелье, встретившее нас глухим молчанием. Здесь было гораздо прохладнее, чем в долине. Один за другим мы карабкались на глыбы, пробегали по зыбким пластам, перескакивали с камня на камень, пока не вышли к месту своей посадки. Стены ущелья были закопчены, еще тлели обугленные куски, обломки конструкций, капли расплавленного необыкновенным жаром металла. У самой моей ноги блеснуло что-то серебристое: опора шасси вместе со своим болтом, разорванная на клочки, как бумажка…
Арсеньев окинул быстрым взглядом эту картину уничтожения, потом опустил индукционный аппарат и долгое время вслушивался.
– Вот как приходится расплачиваться за глупость, – сказал он, закинул аппарат на спину, отвернулся и начал спускаться вниз. Мы шли по крутым камням, не обменявшись ни словом. Шаги гулко отдавались в тишине, нарушаемой только шорохом осыпающегося щебня.
Невдалеке за устьем ущелья Арсеньев остановился у большой ровной плиты, подпертой несколькими острыми глыбами. Получался как бы созданный самой природой стол.
– Пятнадцатиминутная остановка и совещание, – объявил он. – Отдаете ли вы себе отчет в том, что произошло?
С этими словами он достал карту из внутреннего кармана скафандра и разложил ее на камне. Что касается меня, то я не понимал ничего. В голове был полнейший хаос. Я знал одно: произошла катастрофа, последствий которой нельзя себе даже представить. Мы потеряли вертолет, аппараты, провизию. У нас остался только скудный рацион консервов на каждого, небольшой запас воды и столько кислорода, сколько помещается в баллонах скафандров. Кроме того, у Солтыка был ручной излучатель, а у меня моток веревки. Вот и все.
– Не допускаете ли вы, профессор, что это было… нападение? – медленно спросил Солтык.
– Нет. Думаю, что в значительной мере виноваты мы сами.
– Но как, почему? – вскричал я.
Арсеньев не ответил.
– Взорвалось горючее в баках, – размышлял вслух Райнер. – Но это было только началом. Если связать катастрофу с этим гудением, которое было слышно возле шара… Да, да, труба!
– Значит, магнитное поле? – спросил Солтык.
– Да, и огромной силы… За доли секунды должны были развиться миллионы гауссов!
Что-то начало для меня проясняться, но я еще не мог объединить эти обрывки высказанных мыслей.
– Эти камни… магнетит… Профессор, не связано ли это с тем местом, на котором мы приземлились?
– Вот именно! – ответил Арсеньев, и, несмотря на трагизм положения, в его голосе прозвучало торжество ученого, нашедшего разгадку проблемы. – Пустое пространство!
Придерживая края бумаги, трепетавшие на ветру, он показал нам путь, проделанный до места катастрофы.
– Вопрос ясен, так ясен, что его понял бы и ребенок, а мы вели себя как глупцы! Труба, лежащая везде на глубине более десяти метров, здесь поднимается и проходит под самой поверхностью скалы. По одну ее сторону – свободное пространство, по другую – груда камней. Это не простые камни, а магнетит, железная руда! Когда в трубе идет ток, вокруг нее образуется магнитное поле. Пока напряжение тока не изменяется, оно остается неподвижным. Когда ток усиливается, поле начинает вращаться по закону Эрстеда…
– Черт возьми! – вскричал я. – Правило штопора!
– Да. Оно гласит, что если ток идет в направлении, указываемом острием, то поле вращается параллельно виткам штопора. В лабораторных опытах проводником служит медная проволока, а телами, которые поле перемещает, – железные опилки. Здесь же – подземный проводник и магнетитовые камни. Когда напряжение достигает большой величины, магнитное поле перебрасывает камни с одной стороны трубы на другую. Так и получилось: с запада – пустое пространство, а с востока – груда камней.
– Но труба прерывается выше этого места, – заметил я.
– Это ничего не значит. Она просто заземлена, и ток идет в скалу. Вы должны помнить, что там есть «железный грунт», который не оказывает почти никакого сопротивления.
– А, верно! Значит, вертолет тоже был переброшен на эти камни?
– Да.
– И горючее взорвалось? Но ведь я выключил зажигание…
– Вследствие индукции в металле должны были возникнуть вихревые токи, настолько мощные, что металл тотчас же начал плавиться, – пояснил инженер.
Я опустил голову.
– Это пустое, ровное место было ловушкой… – прошептал я подавленно. – А я там приземлился. Хорошо приземлился… Но как можно было это предположить?
– Можно было! – резко ответил Арсеньев. – У нас были все данные: мы видели, что эта часть трубы находится под током… правда, слабым в то время, когда мы там были, но ток этот мог каждую минуту усилиться. Кроме того, мы выяснили, что эти камни – железная руда. Мы видели, что пустое пространство окружено грудой нагроможденных камней… Почему? Кто их туда сдвинул и зачем? Для нашего удобства? Нужно было думать! Думать!..
– Правильно, – подтвердил Солтык. – Но довольно об этом. Необходимо решить, что делать сейчас.
Четыре шлема склонились над картой.
– По прямой линии от ракеты нас отделяет девяносто – сто километров очень пересеченной местности. Думаю, что я не преувеличиваю. Воды у нас мало, припасов тоже, а кислорода… – Арсеньев взглянул на манометр кислородного аппарата.
– Хватит часов на сорок, – сказал я.
– Даже меньше, так как потребуется большое напряжение сил. Вы знаете, как мы условились с товарищами. Если мы не вернемся до восьми вечера, Осватич полетит на самолете по акустическому следу. Будем надеяться, что он не потеряет его и долетит до кратера… где след обрывается.
Астроном взглянул на меня.
– Можно ли ввести самолет в ущелье?
Я закрыл глаза. Передо мной всплыли черные, раздробленные скалистые стены.
– Ввести можно, – сказал я, – но…
– Но что?
– Но повернуть нельзя. Самолет не может повиснуть неподвижно, как вертолет.
– Значит, любая такая попытка должна кончиться катастрофой?
