А я все не мог сдвинуться с места, словно вслушивался в шум удаляющихся машин. Через несколько мгновений появилась еще одна, пролетела с мягким шумом над деревьями и приземлилась. Из нее выскочил человек в комбинезоне; быстро оглядевшись вокруг, он подбежал к веранде, бросил что-то на груду цветов и так же быстро вернулся в вертолет.
У меня было отличное зрение, и я издали рассмотрел этот необычный, несколько запоздалый дар: связку красноватых сухих и колючих веток ареозы – единственного цветущего растения на Марсе.
Марафонский бег
«Люди славили мудреца за его любовь к ним, однако, если бы они не сказали об этом, мудрец так и не узнал бы, что любит их». Эти слова древнего философа – лучшая характеристика моего отца, по сравнению с той, которую способен придумать я сам. Многие спрашивают себя: «Правильно ли я избрал профессию, счастлив ли я, хорошо ли мне жить?» – и не единожды отвечают: «Да». Отец никогда не задавал себе подобных вопросов: они не приходили ему в голову, и он, наверное, счел бы их такими же бессмысленными, как вопрос: «Живу ли я?»
Его братья служили обществу своими знаниями. Он делал то же, а когда наука оказывалась бессильной и битва за жизнь больного была проиграна, он оставался при умирающем, но уже не как врач, а как сострадающий человек. Его братья испытывали то радость успехов, то горечь поражений. Отец всегда оставался самим собой, и его никогда не покидало вездесущее бремя ответственности – оно было для него тем же, что для наших тел – земное тяготение, которое заставляет мускулы совершать усилия, постоянно напрягаться, преодолевать тяжесть тела, но без которого жизнь немыслима.
После глубоко врезавшихся мне в память летних каникул я ушел со старшего курса Института кибернетики и занялся медициной. Это новое решение, принятое с такой же головокружительной быстротой, с какой я принимал предыдущие, проистекало из иных побудительных причин: было попыткой проникнуть в смысл сущностных ценностей жизни и как-то искупить свою вину перед отцом – попыткой запальчивой и наивной уже хотя бы потому, что я не имел понятия о том, чем, собственно, является профессия врача. Оправдать меня может лишь то, что я окончил медицинский факультет и в то же время не оставил главной своей цели: участвовать в звездной экспедиции.
Годы занятий медициной остепенили меня. От предыдущего периода жизни осталось немного: какие-то записи, чертежи и проекты, хранимые не с точки зрения их практической пригодности, а для самоуспокоения – что те годы я не потерял совсем уж понапрасну. Бабушка нашла некоторое утешение в том, что хоть я и не стал художником, однако у меня проявился талант, правда, совсем неожиданный: в университете меня стали считать восходящей звездой в беге на длинные дистанции. Мои успехи в этой области постоянно улучшались, я завоевал звание чемпиона континента среди студентов, а к концу занятий – чемпиона Северного полушария. Получив диплом, я поступил в хирургическую клинику. Когда полгода спустя руководство экспедиции к созвездию Центавра объявило о наборе экипажа, я стал добиваться должности ассистента профессора Шрея, назначенного первым хирургом межзвездного корабля. Тому имелось препятствие: у меня не было профессионального опыта, но, поскольку в экспедицию подбирали людей с разносторонней подготовкой, я рассчитывал на мои давние занятия звездоплаванием и кибернетикой. Когда я выдвинул свою кандидатуру, один из астронавтов сказал мне, что ответа придется ждать долго, – дескать, наплыв желающих очень велик и каждое заявление рассматривается весьма тщательно. «Однако, – тут он улыбнулся, – такой урок терпения может оказаться крайне полезным на будущее, потому что в ракете нам придется много лет ожидать достижения цели…» Он сказал: «Нам придется», и хотя это был лишь случайный оборот речи, я жил этими словами четыре месяца.
Дома я не находил себе места и надолго уходил в лес. Была осень, деревья с голыми ветками, резко выделявшимися на фоне голубого неба, неподвижно стояли в желтоватых лучах словно постаревшего солнца. Так блуждал я целыми часами, пока не наступала ночь и на небосклоне не высыпали звезды; я останавливался, поднимал голову и долго вглядывался в звездное небо. Уже ударил первый мороз, под ногами шуршали сухие листья, отовсюду тянуло холодным терпким запахом гниения, запахом разложения мертвых растений, но ни в одну весну у меня не билось сердце так сильно, как этой поздней осенью в безлистом лесу.
Какими странными путями идет история человечества! Как часто то, что живущим кажется непонятным, мнимым сплетением запутанных, противоречивых обстоятельств, в которых они с трудом продвигаются вперед и, ошибаясь, отступают назад, их потомкам в перспективе времени представляется очевидной необходимостью, а повороты, подъемы и спуски на пройденном пути становятся понятными, как строки письма, составленные из простых и ясных слов.
Когда-то, много веков назад, задолго до эры звездоплавания, люди считали, что межпланетные путешествия невозможны без промежуточных станций за пределами земной атмосферы – так называемых искусственных спутников. Затем с развитием техники показалось, что такой взгляд неверен: межпланетное сообщение развивалось в течение более семисот лет совершенно независимо от искусственных спутников, на которых размещались лишь астрономические обсерватории и станции регулирования погоды. Однако пришло время, когда – на новом этапе развития – все-таки возникла, вызванная уже новыми причинами, необходимость создания промежуточных космических станций. Это произошло, когда человечество созрело для межзвездных полетов.
Уже на ранних стадиях их подготовки для наблюдений воздействия огромных скоростей на человеческий организм потребовались соответствующие исследовательские пункты. Они должны были размещаться на искусственных спутниках, значительно удаленных от Земли, – во избежание пагубного влияния силы ее притяжения. Позднее, когда приступили к конструированию межзвездного корабля, оказалось, что его надо строить во внеземном пространстве: его гигантские размеры не позволяли ни стартовать, ни приземляться на нашей планете. Ведь когда-то и крупные океанские корабли не могли входить в небольшие порты и становились на якорь далеко от берега, сообщаясь с берегом посредством маленьких судов. Подобно этому и «Гея», первый межзвездный корабль, построенный в межпланетном пространстве на расстоянии 180 000 тысяч километров от Земли, не была рассчитана на то, чтобы приземляться на какой-либо планете. Она должна была лишь снижаться до верхних слоев атмосферы и, плавая в них, выбрасывать из себя ракеты связи.
Так уже в мое время в безвоздушном пространстве возникла первая верфь, где строили корабли для межзвездных полетов.
За одной из первых фаз постройки звездного корабля мне удалось наблюдать с четвертого искусственного спутника. Я стоял на остекленной смотровой палубе, на вершине металлического корпуса, в толпе любопытных. Ракеты прямого сообщения непрерывно доставляли сюда все новых туристов.
Верфь была покрыта тенью, которую отбрасывала Земля – ее ночное полушарие зияло в небе, словно огромный колодец, наполненный чернотой. Стройку освещали размещенные в пустоте и передвигавшиеся то в одну, то в другую сторону, подобно маятникам, юпитеры; каждый отбрасывал двенадцать лучей, и они сверкали молниями далеко внизу, отражаясь от зеркально отполированных стальных плит, которые укладывали рядами на корпусе корабля. На его поверхности работало множество автоматов: одни сновали без устали вперед и назад подобно челнокам гигантского ткацкого станка, другие ежеминутно поднимались над корпусом, то вспыхивая в лучах прожекторов, то исчезая во мраке. В бинокль можно было рассмотреть огромные арки и балки конструкций, которые эти маленькие создания легко переносили с места на место – все предметы здесь были невесомыми. Над строительной площадкой вились разноцветные полосы дыма, выбивавшегося из-под сварочных аппаратов. Длинные хвосты цветных искр, свешиваясь по бокам строящегося корабля, собирались в облака, которые лениво тянулись вслед за ракетами, мигающими бортовыми огнями; облака были пронизаны в разных направлениях десятками лучей. В этом буйстве света утрачивали свою яркость, становились бледными звезды, создававшие, казалось, плоский фон стройки. Вся эта огромная площадка, на которой велись интенсивные работы, совершала по отношению к нашему наблюдательному пункту, отстоявшему от нее на тридцать километров, величественно-медленное вращение, из-за чего рефлекторы, которые поначалу светили «наверху», под конец оказывались «внизу» – при всей условности этих понятий в пространстве, лишенном силы тяжести.
