Удаляющиеся шаги… хлопнула дверь гостевой спальни.
Полминуты все сидели молча. На лице Перселла застыло страдальческое выражение, взгляды, которые Брук бросал на Томми, иначе как осуждающими назвать было трудно.
Наконец Перселл подал голос:
— Неудобно получилось. Зря ты так.
С этим Клодин была согласна — резать торт без Арлетт действительно было не совсем удобно. В остальном же закаченная девчонкой сцена ее ничуть не впечатлила — сама она при необходимости могла разыграть истерику и поубедительнее.
— Можно же было с девочкой как-то… помягче! — возмущенно согласился Брук.
— Может быть, сходишь, уговоришь вернуться? — снова вступил Перселл. — Я бы сам сходил, но ты же сам знаешь, что, — быстро неловко покосился на Клодин, — девочка к тебе… тяготеет.
«Господи, ну как могут мужчины, в остальных вопросах, в общем-то, неглупые, выставлять себя такими дураками, едва речь заходит о насквозь фальшивой, приторно-сладкой хорошенькой нимфеточке!» — подумала Клодин.
Томми вздохнул и тоже взглянул на нее. Она слегка пожала плечами: «Надо — значит надо, что поделаешь…», он поднялся и вышел.
— Ну, кому чай, кому кофе? — весело спросила она, вставая. — Перселл, что вы будете?
— Я? А, да, кофе, — ответил он полумашинально, явно прислушиваясь к тому, что происходило за пределами кухни. Впрочем, Клодин и сама прислушивалась.
Не прошло и трех минут, как в коридоре послышались шаги, шмыганье носом, громкие всхлипы и неразброчивый бубнеж… Тонкий плаксивый возглас: «Ну Томми!» — и снова бубнеж…
Что-то все это очень долго длится, там пройти-то от силы футов тридцать… Не выдержав, она высунулась из кухни — как раз вовремя, чтобы улицезреть в коридоре обнявшуюся парочку.
Точнее, не совсем обнявшуюся, по крайней мере со стороны Томми, который, бормоча что-то утешающее, одной рукой похлопывал Арлетт по плечу, другой же осторожно пытался отцепить от свой шеи обхватившие ее передние конечности француженки.
Увидев Клодин, он скривил страдальческую физиономию. Тут же встрепенулась и сама Арлетт, оглянулась и — слава богу — отцепилась от него.
— Ой, извините! — потупившись, отступила от Томми на пару шажков. — Я забыла — вам, наверное, это неприятно…
— Что вы, милая! — нежнейшим тоном ответила Клодин. — Я понимаю, у вас сейчас определенные трудности, и если вам для душевного равновесия необходимо иногда виснуть на шее моего мужа, — слова «моего мужа» она чуть заметно выделила голосом, — то… что ж, я вам это разрешаю, — добавила к словам медово-приторный смешок, чтобы показать, что все сказанное — не более чем шутка. — У него шея крепкая.
Нимфеточка побагровела — по мнению Клодин, не столько от смущения, сколько от злости. Тем не менее, войдя на кухню, она весело защебетала:
— Я специально сделала торт малокалорийным, чтобы вы, несмотря на диету, тоже могли его покушать. Это лимонные меренги, бисквита там совсем-совсем немного…
Безе было действительно великолепным. Но какого черта Арлетт вздумалось прослоить его кокосовым кремом?!
С давних пор запах кокоса у Клодин ассоциировался не с чем-то съедобным, а с туалетом — если говорить точнее, с того времени, как она работала в мэрии Филадельфии. По необъяснимой причине мэрия тогда закупала освежитель воздуха исключительно с этим сладковатым и навязчивым ароматом, и во всех туалетах там пахло кокосом.
Поэтому теперь Клодин по кусочку отламывала и смаковала меренги, незаметно отодвигая крем на край тарелочки и собираясь, как только Арлетт отвернется, переложить его на тарелку Томми.
Пока же француженка цвела, наслаждаясь всеобщим вниманием и чувствуя себя «королевой бала». Положила мужчинам по второму куску торта, вопросительно взглянула на Клодин:
— Вам положить?
— Нет, спасибо, пока не надо. Я еще с этим не справилась.
— Но потрясающе вкусно… У-ух, это что-то! — заявил Томми. Девчонка просияла. — Я тебя все забываю спросить, — улыбаясь, продолжал он, — тебе что-нибудь говорит такая цифра — сто девяносто тысяч фунтов?
— Что? — переспросила она. — Мне? Нет! — помотала головой, глядя на Томми широко распахнутыми ясными глазами.
— Ну нет так нет, — кивнул он. — Тебя не затруднит мне еще кофейку налить?
Арлетт встала и обернулась к кофеварке — воспользовавшись этим, Клодин быстро переложила накопившийся крем на тарелку Томми и не удержалась, взяла себе еще кусок торта — уж очень вкусное было безе.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Из дневника Клодин Конвей: «…Вся эта ночь — какая-то фантасмагория, теперь даже не верится, что это на самом деле было!..»
Клодин ушла в спальню сразу после десерта — сослалась на усталость, все-таки она «жертва похищения».
Она думала, что Томми, как и всю прошлую неделю, останется в гостиной — будет с сослуживцами и Арлетт смотреть телевизор. Но едва она переоделась и села причесываться, как он появился в дверях.
Клодин даже немного огорчилась: не мог придти на четверть часа позже: следущее, что она собиралась сделать — это позвонить Ришару! При Томми же звонить было неудобно — то есть вроде и ничего страшного, но кто его знает, начнет еще опять ревновать не по делу.
Но — пришел так пришел, делать нечего. Сел на кровать, взглянул на Клодин, так что их глаза встретились в зеркале, и спросил; точнее, это был даже не вопрос — констатация факта:
— Тебе не нравится Арлетт.
Клодин молча пожала плечами — возразить было нечего.
— Почему?
— Потому что она врет.
— То есть? — удивленно переспросил он — похоже, ждал услышать нечто другое.
— Понимаешь, она насквозь лжива, — Клодин развернулась на вращающемся стуле, оказавшись с ним лицом к лицу. — Это чувствуется во всем. Вот сегодня, когда она вроде бы страшно огорчилась, что завтра не уедет, на самом деле она вовсе не была так расстроена, как хотела показать. Тут больше игры, чем действительно огорчения.
— Ну и зачем ей, по твоему, это было нужно?
— Может, с тобой лишний раз пообниматься захотелось? — усмехнулась она.
— Да брось ты! — рассмеялся Томми.
— Я не знаю, зачем ей это нужно, — ответила Клодин уже всерьез, — но… для меня это очевидно. Возможно, потому, что я и сама порой разыгрываю что-то… не то, что на самом деле, — неловко улыбнулась, — вроде как сегодня, перед похитителями, эту дурочку напуганную. Поэтому сразу вижу, где она переигрывает, какие-то фальшивые жесты, нотки… И про сто девяносто тысяч, кстати, она тоже что-то знает.
Откуда взялась эта цифра, Клодин сообразила почти сразу, вспомнился утренний разговор: «Где Арлетт Лебо? Или вы привезли вместо нее деньги? — Какие деньги? — Двести тысяч фунтов. Десять тысяч — понятное дело, нам, за работу.» Двести минус десять получается как раз девяносто. Сто девяносто тысяч фунтов — именно во столько оценили почему-то ирландцы ничем вроде бы не примечательную семнадцатилетнюю француженку…
