Впрочем, человек на другом конце линии не обратил на это внимания.
— Клодин? — воскликнул он. А-аа, Дженкинс…
— Угу…
— Вы извините, что я так поздно звоню. Просто хотел скорее сообщить — все подтвердилось! Вы слышите, все в точку! Клодин, вы — гений, понимаете?!
— Угу, — о чем он? Голова так болела, что не было сил ни соображать, ни даже слушать, но сыщик продолжал возбужденно долдонить:
— Я прямо из участка звоню. Она все еще дает показания, даже не стала особо запираться.
— Угу.
— Клодин, вы как-то странно отвечаете… у вас все в порядке?
Тут мычаньем было не отделаться, так что пришлось выговорить целую фразу:
— Болею. Температура, горло.
— Ох… извините, я не подумал… Ладно, выздоравливайте, а я завтра позвоню и все подробно расскажу. Спокойной ночи!
— Угу…
Ночь тянулась и тянулась; Клодин то отключалась, то вновь приходила в себя, то дрожала в ознобе, то обливалась потом. Подушка была уже вся мокрая.
Поначалу она уговаривала себя, что надо просто еще немного потерпеть — завтра ей наверняка уже станет лучше, а на следующей неделе она улетит в Мексику; оставит Томми записку, что-нибудь вроде «Я греюсь на солнышке — присоединяйся!», билет с открытой датой — и улетит… Потом — сдалась и думала лишь об одном: что утром (ведь наступит же оно когда-нибудь, это утро?!) попросит администраторшу вызвать врача — пусть он сделает что-нибудь, чтобы ей стало легче!
Наконец, в очередной раз придя в себя, Клодин увидела, что небо в просвете между шторами уже не черное, а серое. «Светает… наконец-то…» — подумала она и вновь отключилась.
Очнулась она потому, что кто-то тряс ее за плечи. С трудом открыла глаза — перед ними замаячила обеспокоенная физиономия Томми. Клодин сморгнула — физиономия никуда не исчезла.
Что — уже вечер?
— Что здесь происходит? — требовательно спросил он. — Что с тобой?
— Ничего, — прохрипела она. — Я простуженная.
— Вот черт! И давно ты так?
— Со вчера… Отойди, заразишься.
— Не бойся, — усмехнулся он, — у меня от любой заразы иммунитет есть. Ладно, сейчас мы тебя будем лечить, — приложил ей ко лбу ладонь — большую и приятно-прохладную, и Клодин с облегчением закрыла глаза.
Дальнейшие события она помнила урывками — и теплый душ, и махровый халат, который уютно окутал ее тело, и сопровождающиеся легким, но чувствительным потряхиванием слова Томми: «Не спи, не спи — тебе еще надо чаек вкусненький попить и таблетки принять!» (А что делать, если глаза сами закрываются?!)
«Вкусненький чаек» на поверку оказался несусветной гадостью — приторно-сладкой, кислой и терпкой одновременно; Клодин не знала, что он туда намешал, но бренди точно не пожалел.
После этого в ее воспоминаниях возник пробел — очевидно, ей все-таки было дозволено заснуть.
Проснулась она оттого, что над ее головой кто-то разговаривал, и первое, что увидела — пожилую администраторшу. Точнее, двух администраторш — стоя у кровати в одинаковых синих в белый горошек платьях, они смотрели на нее с одинаковым сочувственным выражением.
Клодин повернула голову — рядом на постели сидел Томми.
— У меня в глазах двоится, — пожаловалась она. — А ты почему-то все равно один!
— Я один, единственный и неповторимый, — весело подтвердил он. — Ну-ка, садись — сейчас будешь бульон пить!
— Откуда ты здесь взялся?
— Пришел.
Бульон она не помнила, но, наверное, выпила — иначе бы он не отвязался.
Когда Клодин следующий раз проснулась, то сразу поняла, что наконец-то пошла на поправку. Голова была ясной, горло почти не болело.
Рядом, поверх одеяла, в одних трусах спал Томми. Впрочем, он тоже почти сразу проснулся, лишь на несколько секунд отстав от нее.
— Ты что — услышал, как я глаза открыла? — шепотом спросила Клодин.
— Нет. У тебя ритм дыхания изменился. Как ты?
— Лучше.
Он потрогал ей рукой лоб:
— Вроде действительно температуры нет… — вздохнул: — Ты меня здорово сегодня напугала. Вхожу — в комнате ладаном пахнет, а ты бледная лежишь, глаза закрыты. Я тебя зову, трясу, а ты не просыпаешься, и голова, как у дохлой курицы, болтается.
— Это не ладан, это «Авиньон» — духи такие, — объяснила Клодин. — Да, — вспомнила она самое главное, чему даже не успела еще толком порадоваться. — Представляешь, я нашла убийцу!
— Какого убийцу?
— Того самого, из-за которого Ришара чуть не посадили. Помнишь бабищу в черном, которая к нам на фуршете подходила, ты еще сказал, что она не в себе? Так вот, это она Элен убила. Я догадалась по запаху духов, вот этих самых, «Авиньон», от нее ими пахло. И потом девочка, на которую она во вторник напала, тоже их учуяла. А у нее и мотив был, так что все сходилось. Вот! Я — гений! — на случай, если он до сих пор не понял и не проникся, сообщила Клодин.
Вместо того, чтобы похвалить ее, Томми засопел, как обычно делал, когда сердился.
— Так значит, вот чем ты все эти дни занималась?
— Да…
— А можно тебя спросить, когда ты последний раз ела?
— А что сегодня?
— Пятница.
Все еще пятница? Так что — получается, он приехал раньше, чем собирался?
— Вчера я выпила чашку шоколада.
— А ела — нормальную, горячую пищу? — переспросил Томми.
— Позавчера, — вздохнула Клодин, уже понимая, к чему он клонит.
— Знаешь, у меня такое ощущение, что тебе не тридцать лет, а от силы десять! — покачал он головой. — Не ешь, не лечишься — совершенно не заботишься о своем здоровье… (Так и есть, без нотаций обойтись не мог.) А если бы ты загнулась тут одна? Почему ты не позвонила Фионе? Она бы рада была помочь, ты же знаешь!
— Не хотела беспокоить. Думала, отлежусь.
— Так если бы ты отлеживалась! А то неизвестно где целыми днями болталась! И врача вызвать отказалась. Хорошо хоть миссис Миллет вчера вечером позвонила в штаб и попросила мне передать, что ты больна.
— Так вот почему ты раньше приехал! А кто такая миссис Миллет?
— Хозяйка нашей гостиницы. Она же администратор. Та самая, которая тебе бульон сварила, кстати.
— А я думала, ее мисс Хартцог зовут…
— Мисс Хартцог ее сестра, они близнецы.
Вот оно что! Клодин еле сдержалась, чтобы не хихикнуть — а она-то думала, что у нее в глазах двоится!
— А что касается того, что я, как ты выразилась, «приехал», — продолжал Томми, — так до шоссе, куда за мной джип прислали, мне от нашей стоянки еще добрых миль пятнадцать пришлось по горам топать!
