Кроме того, он не забыл ее восхитительную выпечку. Забирая его из детского сада, она приносила ему пирожные и искренне радовалась, видя, как он на них набрасывается. Вкус ее томатного соуса, ее перченые стейки с кровью, ее грибной суп-пюре – вот что по-прежнему всплывало у него в памяти. Мифы, связанные с детством, с теми временами, когда он еще не знал, что такое разогретые в микроволновке полуфабрикаты, проглоченные перед экраном компьютера.
Еще он помнил – или думал, что помнит, – что она была с ним бесконечно терпелива. Родителям редко удавалось уложить его спать без скандала. У его матери, Анны Рувье, руки опускались: Эктор плакал, умолял оставить открытой дверь, требовал рассказать ему еще одну сказку, просил попить, уверял, что только что видел монстра, настаивал, что хочет есть.
«Я тоже боюсь засыпать», – призналась ему Луиза. Она не смеялась над его страхами и могла часами поглаживать ему своими длинными пальцами, от которых пахло розами, виски, пока он не погружался в сон. Она уговорила его мать оставлять в детской комнате зажженную лампу. «Зачем пугать его понапрасну?»
Да, ее уход стал для него ударом. Он скучал по ней и люто возненавидел сменившую ее девушку-студентку, которая забирала его из школы, говорила с ним по-английски и, как выражалась его мать, «способствовала его интеллектуальному развитию». Он злился на Луизу за то, что она его бросила, что не сдержала данных ему пламенных обещаний, хотя клялась, что всегда будет его любить, что он – единственный на свете и у нее никогда не будет другого. А потом настал день, когда она просто исчезла, и Эктор не посмел даже спросить, куда она подевалась. Он не сумел оплакать эту покинувшую его женщину, потому что в свои восемь лет интуитивно чувствовал, что его любовь к ней нелепа, что над ним будут потешаться, что даже те, кто его пожалеет, скорее всего, ничего не поймут.
* * *
Эктор опустил голову и замолчал. Мать, сидевшая рядом с ним на стуле, положила руку ему на плечо. «Все хорошо, мой милый», – сказала она. Но Анна не могла преодолеть нервозность. Под взглядами беседовавших с ней полицейских она испытала приступ вины. Ее так и подмывало признаться хоть в чем-нибудь; она не сомневалась, что совершила что-то нехорошее и сейчас ее за это накажут. Она всю жизнь чувствовала себя без вины виноватой. Ни разу не прошла таможню, не взмокнув от страха. Однажды ей предложили сдать алкотест: она была беременная и абсолютно трезвая, но внутренне приготовилась к тому, что ее арестуют.
Капитан полиции – красивая женщина с густыми темными волосами, забранными в хвост, – сидела за столом напротив них. Она спросила у Анны, как она познакомилась с Луизой и почему решила пригласить ее няней к своим детям. Анна отвечала спокойно. Она искренне хотела удовлетворить интерес полицейских, направить их по верному пути, но главное – узнать, в чем же обвиняют Луизу.
Луизу порекомендовала ей подруга. Дала ей превосходную характеристику. Впрочем, и сама Анна была очень довольна няней.
– Вы уже могли убедиться, что Эктор был очень к ней привязан.
Женщина-капитан улыбнулась парнишке. Потом взяла со стола папку, открыла ее и спросила:
– Вы помните звонок мадам Массе? Это было чуть больше года назад, в январе.
– Мадам Массе?
– Да, попытайтесь припомнить. Луиза назвала вас в качестве рекомендателя, и Мириам Массе хотела узнать, что вы о ней думаете.
– Да, конечно, помню. Я сказала, что Луиза – исключительно хорошая няня.
* * *
Они уже два часа сидели в этой холодной комнате, где глазу было не за что зацепиться. Ни одной лишней вещи на столе, ни одной посторонней фотографии. Голые стены – ни плакатов, ни объявлений «Разыскивается…». Несколько раз женщина-капитан останавливалась посередине фразы и, извинившись, выходила из кабинета. Анна с сыном видели через стекло в стене, что она звонит по мобильному, шепчет что-то на ухо коллеге, пьет кофе. Им не хотелось разговаривать друг с другом, даже чтобы отвлечься. Они сидели рядом, но не смотрели друг на друга, словно забыли, что они здесь вместе. Время от времени тот или другая испускали тяжкий вздох или вставали, чтобы обойти вокруг стула. Эктор уставился в телефон. Анна мяла в руках черную кожаную сумку. Обоим изрядно надоело торчать здесь, но воспитание и страх не позволяли им обнаружить перед полицейскими малейший признак недовольства. Уставшие и покорные, они терпеливо ждали, когда их, наконец, отпустят.
Женщина-капитан протянула им только что распечатанные на принтере бумаги.
– Подпишите здесь и здесь, пожалуйста.
Анна склонилась над листком и, не поднимая глаз, бесцветным голосом спросила:
– А что натворила Луиза? Что вообще произошло?
– Она обвиняется в убийстве двух детей.
У капитана полиции под глазами синели круги. Припухшие мешки утяжеляли ее взгляд и, как ни странно, добавляли ей привлекательности.
* * *
Эктор вышел на улицу, на июньскую жару. Мимо шли красивые девушки, и ему захотелось поскорее вырасти, стать взрослым и свободным. Стать мужчиной. Свои восемнадцать лет он ощущал как тяжкий груз, от которого ему не терпелось избавиться, оставить его позади, как он оставил у дверей комиссариата свою оцепеневшую, растерянную мать. Он сознавал, что чувство, которое он испытал только что, после слов капитана полиции, не было ни удивлением, ни изумлением. Вернее всего было бы назвать это чувство болезненным облегчением. Чуть ли не ликованием. Как будто он всегда знал, что над ним нависала опасность – смутная, необъяснимая, но оттого не менее страшная. Только он своим детским взглядом и своим детским сердцем был способен уловить эту опасность. Но судьба распорядилась так, что удар настиг кого-то другого.
Женщина-капитан тоже все поняла. Она долго смотрела в его лишенное выражения лицо и вдруг улыбнулась ему. Так улыбаются уцелевшим в катастрофе.
* * *
Мириам всю ночь думала о курином скелете, оставленном на кухонном столе. Стоило на миг закрыть глаза, и ей мерещилось, что остов мертвого животного здесь, рядом с ней, в ее постели.
Вино она выпила залпом, опираясь рукой на детский столик и косясь на скелет. Ей было противно дотрагиваться до него. Ее не покидало странное ощущение, что, коснись она его, случится что-то ужасное: курица оживет, прыгнет ей в лицо, вцепится в волосы, отшвырнет к стене. Мириам выкурила сигарету у окна в гостиной и вернулась на кухню. Надела резиновые перчатки и выбросила скелет в ведро. Туда же отправилась и тарелка, и лежавшая рядом тряпка. Мириам подхватила черные мусорные мешки и быстро отнесла на помойку. На обратном пути она с силой захлопнула за собой дверь подъезда.
* * *
Она легла в постель. Сердце колотилось так, что ей было трудно дышать. Она пыталась заснуть, но сон к ней не шел, и тогда она позвонила Полю и, рыдая, рассказала ему историю с курицей. Он решил, что она сгущает краски. Эта пародия на ужастик его развеселила. «Слушай, ну не стоит впадать в истерику из-за такой ерунды». Он старался ее рассмешить и убеждал, что она преувеличивает значение этого случая. Мириам бросила трубку. Он ей перезвонил, но она ему не ответила.
