Она ободряюще улыбнулась Миле. Она видела, что та вот-вот расплачется. Ей было хорошо знакомо это ощущение давящей тяжести в груди, ощущение своей неприкаянности. Но еще она видела, что Мила сдерживается, – эта благовоспитанная девочка из приличной семьи умела вести себя на людях и обладала удивительным для ее возраста чувством такта. Луиза заказала еще бокал. Она пила и наблюдала за Милой, не отрывавшей глаз от телевизора, и угадывала в ее детском облике черты матери. Непосредственность ребенка уже несла в себе зародыш нервной суровости, свойственной хозяйке Луизы.
Хозяин уже унес пустые стаканы и почти не тронутую тарелку и положил на стол счет, нацарапанный на листке в клетку. Луиза не пошевелилась. Она тянула время, ждала, когда стемнеет, и думала о Поле и Мириам, которые сейчас наслаждаются тишиной в опустевшей квартире и приготовленным для них ужином. Они, конечно, будут есть стоя, как раньше, до рождения детей. Вот Поль подливает жене вина, допивает свой бокал. Его рука скользит по коже Мириам, и они смеются. Они из тех, кто делают такие вещи смеясь – любят и, ничего не стыдясь, предаются страсти.
Наконец Луиза встала, и они, к радости и облегчению Милы, вышли из ресторана. Девочка устала и хотела поскорее оказаться у себя в постели. Адам уснул в коляске. Луиза поправила на нем одеяло. После захода солнца зима, притаившаяся в дальнем уголке, снова вступала в свои права и проникала под одежду.
Держась за руки, Луиза с девочкой долго шагали по улицам Парижа, с которых исчезли другие дети. Они миновали Большие бульвары, прошли мимо театров и переполненных кафе. Чем дольше они шли, тем темнее и у́же становились улицы. Время от времени они пересекали небольшие площади, по краям которых стояли возле мусорных баков молодые ребята, курившие траву.
Мила не узнавала этих мест. Тротуары блестели отраженным светом желтых фонарей. Она догадалась, что и эти дома, и эти рестораны находятся очень далеко от ее дома, и подняла на Луизу обеспокоенный взгляд. Она ждала, что сейчас няня ее успокоит. Может, она приготовила им сюрприз? Но Луиза шла и шла вперед, изредка нарушая молчание небрежно брошенным: «Шевелись, не отставай». От ходьбы по мощенным булыжником улицам у Милы заболели ноги. В животе у нее поселился смутный страх, но она молчала, уверенная, что, начни она жаловаться, все станет только хуже. Капризничать бессмысленно. На улице Монмартр она увидела девушек, которые курили возле дверей баров – они были в туфлях на высоких каблуках и громко перекрикивались, пока на улицу не выглянул хозяин одного из баров и не заорал: «Эй вы, потише, тут соседи вокруг!» Мила совсем растерялась. Она уже не понимала, в своем она городе или где-то еще, и не верила, что скоро увидит маму. А родители хоть знают, где она?
Внезапно Луиза остановилась посреди оживленной улицы. Она осмотрелась, прислонила коляску к стене и спросила Милу:
– Тебе какое?
Мужчина за стойкой устало ждал, пока она выберет. Миле не хватало роста, чтобы разглядеть лотки с мороженым, она приподнялась на цыпочки и торопливо сказала:
– Клубничное.
Одной рукой держа руку Луизы, а во второй сжимая вафельный рожок, Мила шагала назад по ночному городу и на ходу лизала мороженое, от которого у нее ужасно заболела голова. Она зажмурилась, надеясь, что боль пройдет, и стараясь думать только о вкусе давленой клубники и крохотных кусочках ягод, застревавших у нее между зубов. Мороженое падало в ее пустой желудок тяжелыми ошметками.
Потом они сели в автобус. Мила попросила разрешения сунуть билет в автомат, как делала всегда, когда они ездили в общественном транспорте. Но Луиза шикнула на нее:
– Ночью билеты не нужны. Не волнуйся.
* * *
Луиза открыла дверь квартиры и увидела Поля, который лежал на диване в гостиной с закрытыми глазами и слушал диск. Мила запрыгнула на него и уткнулась замерзшим личиком в шею отцу. Поль принялся шутливо отчитывать ее за позднее возвращение: кто это у нас до ночи шляется по ресторанам? Мириам, объяснил он, приняла ванну и легла спать пораньше. «Она жутко устала на работе. Мы даже не поздоровались».
На Луизу удушливой волной обрушилась досада. Все впустую! Она замерзла, сбила ноги, потратила последние деньги, а Мириам увалилась спать, даже не дождавшись мужа.
* * *
Рядом с детьми взрослые острее ощущают одиночество. Детям плевать на очертания нашего мира. Они догадываются, что он темен и жесток, но не желают ничего об этом знать. Луиза обращалась к ним, но они отворачивались, увидев в стороне что-то интересное. Они играли и верили, что игра – достаточный повод, чтобы ее не слушать. Им было ни к чему притворяться, что им жалко несчастных.
Она села рядом с Милой. Девочка вскарабкалась на стул и рисовала. Она вообще могла просидеть чуть ли не час, если дать ей бумагу и побольше фломастеров. Она увлеченно раскрашивала рисунки, не забывая про самые мелкие детали. Луизе нравилось сидеть рядом с ней и наблюдать, как расцвечивается красками лист бумаги. Она молча смотрела, как в саду возле оранжевого дома вырастают гигантские цветы, а на лужайке дремлют долговязые фигуры с длинными руками. Мила старательно заполняла на листе все пустоты. В переливчатом небе у нее плыли облака, летали машины и воздушные шары.
– А это кто? – спросила Луиза.
– Это? – Мила показала пальчиком на огромное улыбающееся существо, занявшее больше половины листа. – Это Мила.
Луиза перестала находить в детях утешение. Рассказывая им истории, она стала повторяться, что не прошло мимо внимания Милы. Вымышленные персонажи утратили живость и великолепие. Они забыли, в чем цель и смысл их борьбы, и волшебные сказки превратились в нудное, сбивчивое и бессвязное перечисление злоключений, настигших бедных принцесс, больных драконов и зацикленных на себе одиноких героев. Дети быстро теряли нить ее рассказа, и им становилось скучно. «Придумай что-нибудь другое!» – требовала Мила, но Луиза была не в состоянии ничего придумать, она увязала в собственных словах, словно в зыбучих песках.
Луиза стала реже смеяться и с неохотой соглашалась поиграть в лошадки или устроить битву на подушках. Но она по-прежнему обожала этих детей и могла наблюдать за ними часами. Когда они смотрели на нее, ища одобрения или помощи, у нее к глазам подступали слезы умиления. Особенно ее трогала привычка Адама оборачиваться к ней, чтобы убедиться: она заметила, что у него получилось сделать то, что еще вчера не получалось; что ему весело. Он словно давал ей понять, что в каждом его поступке есть нечто, адресованное ей и только ей. Луизе мучительно, как алкоголику, хотелось напитаться их невинностью и воодушевлением. Ей хотелось смотреть на мир их глазами, вместе с ними совершать все новые открытия и думать, что так будет всегда, не подозревая, что рано или поздно на смену радости придет скука.
* * *
Луиза целыми днями не выключала телевизор. Она смотрела репортажи о катастрофах, идиотские передачи, телеигры, правил которых не понимала. После терактов Мириам запретила ей пускать детей к телевизору, но Луиза плевала на ее запрет. Мила усвоила: нельзя рассказывать родителям о том, что она видела. Нельзя произносить такие слова, как «облава», «террорист», «убитые». Девочка молча сидела перед экраном, с жадностью внимая каждому сюжету. Когда это ей надоедало, она поворачивалась к брату и затевала с ним игру. Она толкала его к стене; он в ответ рычал и бросался на нее.
