Луиза не шевелилась и продолжала пялиться в телевизор. Гулять они больше не ходили. Луиза не хотела встречаться с другими нянями и боялась столкнуться с соседкой-старухой, перед которой ей пришлось унижаться, предлагая свои услуги. Дети таскались за ней по квартире и уговаривали ее пойти в сквер, побегать, поиграть с друзьями, купить на углу вафли с шоколадом.
Ее все больше раздражали пронзительные детские голоса, и она еле сдерживалась, чтобы не завыть. Эти крики, эта трескотня, эти бесконечные «почему» и «хочу», от которых у нее раскалывалась голова… «А когда будет завтра?» – в сотый раз за день спрашивала Мила. Если Луиза пела им песенку, они требовали спеть ее еще; им все нужно было повторять по многу раз: сказки, игры, шутки. Луиза больше не могла. Ей стали невыносимы детские слезы, капризы, громкий смех. Иногда ее охватывало желание обхватить пальцами шею Адама и трясти его, пока он не потеряет сознание. Она мотала головой, гоня прочь эти мысли. Ей удавалось от них избавиться, но темное вязкое болото уже заполнило все ее существо.
* * *
Кто-то должен умереть. Кто-то должен умереть, чтобы мы были счастливы.
Этот жуткий рефрен постоянно звучал в мозгу Луизы. Она твердила про себя фразы, которые придумала не сама и смысла которых до конца не понимала. Ее сердце очерствело. За прожитые годы оно покрылось такой толстой ледяной коркой, что она почти не слышала его биения. Ничто на свете больше не могло ее растрогать. Она потеряла способность любить. Истратила всю отпущенную ей нежность. Ее руки омертвели.
«Я буду за это наказана, – говорила она себе. – Я буду наказана за то, что не умею любить».
* * *
От того дня сохранилось несколько фотографий. Они не были напечатаны, но они существуют, где-то там, в памяти какого-то гаджета. На них в основном дети. Вот Адам лежит на траве, в одних трусах. Своими огромными голубыми глазами он смотрит куда-то в сторону, и вид у него отсутствующий, чуть ли не печальный, несмотря на его нежный возраст. На другом снимке Мила бежит по длинной аллее, над которой смыкаются деревья. На ней белое платье с бабочками. Она босиком. А вот Поль: Адам сидит у него на плечах, а на руках он несет Милу. Снимала Мириам. Это она поймала мгновение. Лицо Поля расплывается, детская ножка закрывает его улыбку. Мириам тоже смеялась и даже не подумала попросить их остановиться, на минутку замереть на месте. «Снимаю, улыбка!»
Мириам дорожила фотографиями, которые делала сотнями и пересматривала в минуту грусти. В метро, между двумя встречами, иногда даже за ужином она пролистывала пальцем портреты своих детей. Кроме того, она считала, что это ее материнский долг – запечатлеть уникальные моменты, сохранить свидетельства былого счастья. Когда-нибудь она сунет их под нос Миле или Адаму. Перебирая фотографии, она сможет воскресить память о тогдашних чувствах, деталях, атмосфере. Ей всегда твердили, что дети – это слишком непрочное счастье, оно мимолетно и непостоянно. Дети – это вечная метаморфоза. Мы сами не замечаем, в какой момент их круглые мордашки вытягиваются и обретают серьезность. Поэтому Мириам при малейшей возможности включала айфон и смотрела на своих детей, краше которых для нее не было на свете.
Тома, друг Поля, пригласил их на денек в свой загородный дом. Он жил там в полном уединении, сочинял песни и упорно пил. В глубине парка у него была конюшня, где содержались пони. Фантастические создания – светлые, как американские актрисы, и коротконогие. Через огромный сад, границ которого не знал сам хозяин, протекал узкий ручей. Дети обедали прямо на траве. Родители пили розовое, а Тома поставил на стол большой картонный пакет, из которого без остановки себе подливал. «Здесь же все свои, так чего церемониться».
Детей у Тома не было, и Поль с Мириам не собирались грузить его историями про няню, воспитание и семейный отдых. В этот чудесный майский день они забыли все свои тревоги. Их заботы предстали перед ними в истинном свете: повседневная суета, не о чем и говорить. Они рассуждали о будущем и строили планы, не сомневаясь в их осуществимости. Мириам была уверена, что в сентябре Паскаль предложит ей стать партнером в фирме. Она будет сама выбирать себе дела, а рутинную работу поручит стажерам. Поль смотрел на жену и детей. Самое трудное позади, думал он; дальше все будет только лучше.
Они провели замечательный день – носились и играли. Дети катались на пони и кормили их яблоками и морковкой. Они пололи огород – или то, что Тома называл огородом, хотя там пока ничего не выросло. Поль взял гитару, чем всех рассмешил. Потом запел Тома – Мириам ему подпевала, – и это было прекрасно. Дети круглыми глазами смотрели на взрослых, до того умных, что могут петь на непонятном языке.
Когда пришла пора прощаться, дети расплакались. Адам упал на траву, отказываясь уезжать. Мила, устав за долгий день, рыдала на руках у Тома. В машине оба моментально заснули. Мириам и Поль ехали молча, а мимо проносились поля рапса, стоянки отдыха, промышленные зоны и серые ветряки, в рыжеватых лучах заката выглядевшие даже немного поэтично.
* * *
Из-за аварии на дороге возник затор, и Поль, ненавидевший пробки, решил свернуть с шоссе и выбраться на магистраль: «Поедем по навигатору». Они пробирались по плохо освещенным улочкам, застроенным уродливыми, но солидными домами с наглухо запертыми ставнями. Мириам задремала. Под фонарями россыпью черных алмазов поблескивали листья деревьев. Время от времени Мириам открывала глаза, боясь, как бы Поль не уснул за рулем. Но он успокаивал ее, и она снова засыпала.
Ее разбудил гул клаксонов. Голова гудела от недосыпа и избытка розового, и она не сразу узнала улицу, на которой они застряли в пробке. «Где это мы?» – спросила она Поля, но он не ответил. Он и сам не понимал, куда их занесло, и пытался сообразить, из-за чего они встали. Мириам повернулась к окну. Она снова заснула бы, если бы не увидела на противоположном тротуаре знакомый силуэт. Луиза.
– Смотри! – сказала она Полю и протянула руку.
Но внимание Поля было целиком поглощено пробкой. Он искал способ из нее выбраться, как-нибудь развернуться. Они застряли у перекрестка, со всех сторон запруженного автомобилями. Движение остановилось. Между машинами с трудом протискивались скутеры, мимо шли, задевая капоты, пешеходы. Светофор переключался с красного на зеленый каждые несколько секунд. Все встало намертво.
– Посмотри, вон там! По-моему, это Луиза!
Мириам приподнялась на сиденье, чтобы лучше разглядеть лицо женщины, шагавшей по другой стороне улицы. Она могла бы опустить стекло и окликнуть ее, но подумала, что будет выглядеть глупо, да и няня ее, скорее всего, не услышит. Мириам видела светлые волосы, пучок на затылке. Женщина шла неподражаемой походкой Луизы, одновременно уверенной и робкой. Ей казалось, что няня еле ползет, разглядывая витрины магазинов. Потом Мириам потеряла ее из виду. Невысокая тонкая фигурка Луизы скрылась в толпе, за спинами шумной веселящейся компании. Вдруг она появилась снова, по другую сторону пешеходного перехода, словно в кадре из старого фильма с немного блеклым изображением, в котором вечерний Париж предстает городом-призраком. Луиза со своим неизменным отложным воротничком, в слишком длинной юбке, выбивалась из общей картины, словно персонаж, попавший не в свою эпоху, заблудившийся в чужом для себя мире и обреченный на вечные скитания.
