Старик ненадолго умолк, затем прокашлялся, отдышался и спросил:
– Ты сколько раз прыгал?
– Один, – честно ответил я.
– Так какого черта задаешь дурацкий вопрос?
Меня прошиб холодный пот от внезапной догадки. Не-е-ет! Этого просто не могло быть! Так не должно быть! Выходило, он уверен, что первый прыжок совершил по той же причине, что и я. Значит, он и в самом деле мог оказаться мной! Полноценным мной, только множество раз прошедшим через омут и вернувшимся повторно в этот мир! А если так, значит, меня в ближайшие десятилетия ждет его судьба? Ужасная жизнь скитальца, не способного найти ту жизнь, которую однажды потерял.
– Погоди! Ты… Ты из какого мира? – спросил я, и голос предательски дрогнул.
– А ты смешной, – в темноте я не мог разглядеть лица собеседника, но было слышно, что он улыбался, – Как я тебе должен это объяснить ты подумал?
– Понятия не имею. Но ты хотя бы попробуй. Я, например, попал сюда после гибели Маши и Юли. Хотел их вернуть, – говорить приходилось быстро, чтобы поскорее получить ответ на терзавший меня вопрос, – Прыгнул на полгода назад, но здесь… другие все. Бездушные какие-то, что ли… Они-то, конечно, живыми оказались, но только пустыми, как манекены. Даже не знаю, как сказать. Роботы!
– Ну, да! И прям так, из-за жены с ребенком – в омут с головой! Да? – он засмеялся, в голосе проскальзывало открытое недоверие, но, в то же время, чувствовалась какая-то неискренность.
Проигнорировав его вопрос, я продолжил выпытывать:
– Я так понимаю, ты по какой-то другой причине первый раз нырнул?
Старик помолчал. Он больше не смеялся. Его пальцы сильнее сжали мое плечо. Шумное дыхание явно участилось. Он нервничал.
– По другой… – тихо проскрежетал хриплый голос и тут же возобновился тихий шепот болота.
Старик снова ненадолго смолк, и мне уже показалось, что я так и не дождусь подробностей. Но когда в голове уже созрел очередной вопрос, старик громко вздохнул, кашлянул и продолжил:
– Но тебе может не понравиться моя история, Коленька, – снова это ехидство в голосе.
– Мне в последнее время вообще мало что нравится. Так что не стесняйся. Стерплю и это.
– Как знать, как знать… – задумчиво протянул тот, – Только мне сначала в сторонку отойти надо. По нужде… Старость – не радость, знаешь ли. А ты сделай одолжение, постой тут, не уходи. Я ненадолго.
Он отпустил плечо и побрел к берегу, медленно переставляя ноги. Я остался стоять на месте. Болото продолжало тихо нашептывать. Старик явно что-то не договаривал и, судя по всему, сильно удивился моей истории про Машу с Юлей. Его не было минут десять. Я даже стал подозревать, что он уже не вернется. Однако скоро послышались шаги. Точнее, плеск воды от ступающих по ней ног.
– Ты еще здесь, Коля?
– Здесь.
Он подошел ближе. Я с трудом улавливал его силуэт в темноте. Снова на плечо легла рука. Отдышавшись, старик пробормотал:
– Теперь, Коля, я понял из какого ты мира. Знаешь, как я его называю? Тотальная спэсия. Место, абсурднее которого я не встречал нигде. А я, поверь, успел повидать… Твой мир – это место, в котором желание угождать себе за счет других настолько ослепляет людей, что они считают это высшей степенью своего собственного проявления. Они не отдают себе отчета, или просто не осмеливаются признаться в том, что чувство, называемое ими любовью – это, на самом-то деле, примитивное желание тешить свое эго за счет других людей. Эгоизм, возведенный в ранг религии! Я постоянно слышал от этих баранов о добрых поступках, которые они стремятся совершать, но ни один из них не способен был признаться самому себе, что все эти стремления – не более, чем примитивное желание самоутвердиться, потешить свое самолюбие, удовлетворить собственный эгоизм. Вот и ты, потеряв жену и ребенка, которые были тебе необходимы для удовлетворения моральных потребностей в понимании, в поддержке, еще черт знает в чем, вместо того, чтобы признать очевидное и найти себе других спутников для комфортной жизни, просто пошел и утопился. Вернуть их решил, да? Для себя! Но сам-то ты уверен, что для них старался. Так? И где логика? А нет ее. Сплошной самообман! Бред сумасшедшего! А сострадание!? О, это великое ничто! Если просто вдуматься в это слово! Сострадание! Вы каким-то непостижимым образом считаете логичным испытывать чувство страдания при виде страданий другого человека! Мало того, вы оказываете ему помощь и получаете от этого удовольствие! Удовольствие от страдания! Складывается такое ощущение, что если не останется страждущих, то вы просто все несчастными станете! Помогать-то будет не кому! Ай-яй-яй! Какая досада! Ваше эго просто разрывает на части от гордости, когда вы помогаете друг другу! Вы так гордитесь тем, что поддерживаете немощных, сирых и убогих, что готовы отдавать ради этого собственные деньги! Я видел даже тех, кто отдавал последние деньги на лечение чужого ребенка! Бред! Абсурд! Как назвать вас нормальными?
Очередной приступ глубочайшего кашля заставил разошедшегося не на шутку старика прервать тираду, выдаваемую одним большим, протяжным залпом. Шепот болота не прекращался. Спустя минуту старик продолжил более спокойным тоном:
– Я прожил в твоей вселенной до две тысячи пятнадцатого. Не знаю, как я выдержал столько лет среди идиотов. Возможно, в какой-то мере помогла война, которая началась в четырнадцатом. Война, абсурднее которой, представить сложно. Она полностью соответствовала всему тому бреду, которым был пропитан весь твой убогий мир. Брат пошел на брата. Мы резали и рвали друг друга на куски за то, что одни хотели к умным, а другие – к красивым. Одни любили жить так, как привыкли, другие настаивали, чтобы все зажили так, как любят жить соседи. Колоссальное противостояние эгоизма двух армий сумасшедших! Одни воевали во имя торжества справедливости, оправдывая совершаемые убийства желанием помочь угнетаемым, другие вопили о сохранении целостности государства и считали, что смерти, которые они сеют, могут полностью оправдываться этой великой целью. И ни один придурок не мог себе признаться в том, что он воюет не «во имя», а «за». За себя любимого! Я воевал на стороне более логичных – сохраняющих целостность страны. У них-то хоть цель была прагматичная, понятная. Но те идиоты, которых мы периодически рвали, и которые периодически рвали нас, не переставали вопить о любви к ближнему даже на смертном одре. Твари тупоголовые!
Старик харкнул и с хрипом вздохнул:
– Ну что, Коля, угадал я с миром-то? – он довольно хихикнул и слегка похлопал меня по плечу.
Я молчал. И дело было даже не в том, что мне нечего было ему сказать, а, скорее, в том, что я просто не хотел ничего говорить этому человеку. Он, вдруг, стал мне совершенно не интересен. Ровно настолько, насколько может быть не интересной восковая фигура, изученная вдоль и поперек любопытным посетителем музея. Видимо, он это понял и сказал:
– Ладно, Колюня, вспоминай лето две тысячи восьмого. Ты тогда ездил на рыбалку, а потом сюда на разведку зашел. Керамику на поле искать. Алексей тебе наводку дал…
