— Между прочим, у меня с Егором ничего не было, — сказала Ксюша. — Мы просто пили и болтали.
— Я так и думал, — кивнул Леонид. — Мне тут прислали один классный ролик. Хочешь взглянуть?
— Какой еще ролик?
— Порнуха. Вообще-то дамам такое не показывают. Но тебе можно.
С этими словами Леонид повернул к ней светящийся экран телефона. Ксюша увидела себя и Егора, пристроившегося к ней сзади. Они раскачивались и вскрикивали. Голоса звучали как из консервной банки. Съемка велась откуда-то сбоку.
Ксюша вспомнила, что возле кровати Егора была длинная полка с книгами и журналами.
Она схватилась ладонями за щеки.
— Мерзавец! Подонок!
— Надеюсь, это было не изнасилование? — сурово спросил Леонид. — Нет, не похоже. Ты начинаешь заводиться. — Он уставился на экран. — А вот Егор оплошал. Бросил тебя на самом интересном месте. Теперь я понимаю, почему ты на него злишься.
Ксюша вздрогнула от пронзившей ее молниеносной догадки.
— Та это… Это была твоя инициатива?
— Ну не мог же я сам. — Леонид хихикнул. — Ты не то чтобы в моем вкусе, извини. Но мое предложение в силе. Отвезти тебя домой?
Она кивнула. Голос куда-то пропал.
«А потом пропаду я, — думала Ксюша, тупо глядя перед собой. — Уже пропала».
6
Городские огни, отражаясь на черной поверхности капота, образовывали живой, постоянно меняющийся, гипнотизирующий узор. Во многих окнах уже горел свет. Это означало, что люди просыпаются, собираются на работу, живут нормальной человеческой жизнью. У них нет многомиллионных банковских счетов, собственных танкеров, портовых терминалов и шахт, однако они намного счастливее сказочно богатой Оксаны Грызлиной.
Она вспомнила такие же рассветы той давней поры, когда носила другую фамилию и была женой другого человека.
Вот она выходит из ванной, поправляя влажные, непокорные волосы. Они никак не желают укладываться так, как хочется Ксюше, поэтому ее разбирает раздражение.
В кухне Вадим стоит возле печки с хныкающей Лилечкой на руках. Она такая крохотная в сравнении с его мощным плечом и бицепсом. Всю ночь девочка мучалась животом и, естественно, измучила родителей. Ксюша вставала к дочке раза три, а Вадим гораздо больше, но на лице его нет следов бессонной ночи. Это несправедливо. Минуту назад, глядясь в зеркало, Ксюша обнаружила мешки под глазами. Это угнетает ее еще сильнее, чем непокорная шевелюра.
— Подержи, — говорит Вадим, показывая глазами на поскуливающую Лилечку.
Ему нужно освободить руки, чтобы вытащить из кастрюли разогревшуюся молочную смесь в бутылочке. А Ксюше хочется учинить скандал. Она не выспалась, она в ужасе, думая, что мешки под глазами никогда больше не исчезнут, она устала возиться со своими чересчур жесткими волосами. У нее нет ни одной пары совершенно целых колготок, ее сапоги остались не вымытыми и не высушенными со вчерашнего вечера, а значит, кожа покоробилась и подернулась белесыми разводами, не говоря уже о том, что стельки сырые и холодные. Так недолго и простуду схватить. Но на больничный ей нельзя, потому что тогда придется безвылазно сидеть дома с дочкой, а это ужасно хлопотно и утомительно.
— Не видишь, я занята? — говорит Ксюша, доставая из холодильника молоко, а из настенного шкафа — пачку пшеничных хлопьев. — Уже опаздываю.
— У тебя еще целый час до выхода, — говорит Вадим, управляясь одной рукой.
Лилечка роняет голову на его плечо и закрывает глазки.
— Сегодня новую партию пригоняют, — говорит Ксюша.
— Я думал, ты забросишь наш цветочек к моим.
Речь идет о том, чтобы отвезти дочку к родителям Вадима. Вчера они договорились именно об этом. Но сегодня у Ксюши совсем другое настроение.
— Не могу, — качает она головой, высыпая в тарелку хлопья.
Вадим с Лилей на руках садится за стол с другой стороны, встряхивает ее, чтобы разбудить и сует ей в рот соску.
— Но я тоже не могу, — говорит он.
Она видит, что ему стоит немалых усилий сдерживаться. А ей не хочется, чтобы он сдерживался. Каждая ссора означает свободу от супружеских обязанностей и обязательств.
— Тогда оставь ее дома одну, — невозмутимо говорит Ксюша, принимаясь за завтрак.
— У меня боевое дежурство начинается.
— Вот и оставь.
— Ты сама понимаешь, что говоришь?
— Конечно. — Ксюша облизывает губы, откладывает ложку и встает. — Всё, я побежала. Созвонимся.
— Нет, не побежала…
Не обращая внимания на протестующий визг Лилечки, Вадим прекращает кормление, вскакивает из-за стола и ловит Ксюшу за запястье.
Это то, чего она добивалась.
— Пусти! — она дергает и вращает удерживаемую руку.
Лилечка уже не просто плачет, а надрывается.
— Тварь! — Вадим внезапно разжимает пальцы. — Ты же не мать, ты… ты…
Он стоит над Ксюшей, которая, потеряв равновесие, шлепнулась на зад и теперь сидит на полу, с ненавистью глядя на него снизу вверх.
— Опять руки распускаешь? — цедит она.
— Сама виновата, — бурчит Вадим. — И вообще, никто тебя не трогал. Ты же сама упала.
— Ах, сама? — поднявшись, Ксюша отправляется в спальню. — Сама, — повторяет она, переодеваясь. — Сама, значит. Сама.
В душе она ликует. Долгожданная свобода обретена. Сегодня можно будет завеяться на всю ночь, и пусть кто-то попробует хоть слово сказать. В спальне горит свет, но за окном вот-вот проглянет солнце, поэтому Ксюша щелкает выключателем…
Теперь она смотрит на чужие окна и почему-то воображает, будто там происходят совсем другие сцены. Все такие внимательные, любящие, рассудительные. Дети не плачут, родители не ссорятся, жены не изменяют, мужья не маются с похмелья. Идеалистические такие картинки. Да пошли вы все к черту!
Ксюша повернула голову и посмотрела на профиль Леонида.
— Чего ты от меня хочешь? — спросила она. — Этого?
— Чего? — не понял он.
— Ну…
Ксюша не договорила. До нее внезапно дошло, что не зря Леонид до сих пор не женат и якшается с такими, как Егор Майоров. Тем временем и он сообразил, что она имела в виду, и рассмеялся.
— Нет, милая мачеха. Сексуальных услуг от тебя не потребуется.
— Это я уже поняла, — кивнула Ксюша. — Что будешь делать, если отец узнает?
Не торопясь с ответом, Леонид выполнил левый поворот на перекрестке и только потом ответил:
— Ты лучше подумай, что делать тебе. Это будет более продуктивно.
— Но ты, наверное, уже всё решил, — произнесла Ксюша, медленно наливаясь ненавистью к этому подлому и самоуверенному головастику, заманившему ее в ловушку.
