Неразменный рубль
А в семье промышленников Рябушинских жил другой сказ — о неразменном рубле. Конечно, не одни они про такую неразменную денежку знали. По разным странам бытовала такая легенда — кто о волшебном дукате вспоминал, кто о золотом талере. Ну суть всех этих преданий одна — есть на свете неразменная денежка, обладающая волшебным свойством: сколько бы ее владелец ею ни расплачивался, она всегда обратно к нему возвращается. Ну а если такое сокровище в кошелек положить и никому не отдавать, то кошелек всегда будет полный, сколько бы из него ни брали.
Ясное дело, обладать таким сокровищем хотели все. Но давалось оно не каждому. Чаще всего такая деньга удачи сама приходила, к кому захочет, потом сама же уходила, когда захочет. Ну а добыть неразменный рубль (талер, дукат) можно было только с помощью нечистой силы. Недаром в Европе такую монету звали чертовой денежкой, дьяволовым дукатом и прочее. Существовало поверье, что такое сокровище можно сыскать в кармане повешенного вора или выкопать из могилы, где похоронен разбойник. Ну это уж явно дело не богоугодное!
Но в семье миллионеров Рябушинских сохранилась легенда о неразменной денежке совсем иного свойства — доброго и светлого. Случилось это, сказывают, в конце восьмидесятых годов XVII века. Предок их — Яков сын Денисов был тогда крепостным Пафнутьевского монастыря Ребу-шинской волости, что за три версты от города Боровска. Жили бедно. Яков резал на продажу поделки из дерева, а жена его Авдотья промышляла «отхожим промыслом» — скупала по деревням вязаные чулки-носки и перепродавала в Боровске.
В тот вечер Авдотья припозднилась, возвращаясь. Хорошо, на просеке встретила старичка-странника. С ним и вышла через лес на дорогу. Старичок словоохотливый оказался — старинный секрет Авдотье открыл. Вот она и понеслась домой. Влетела в покосившуюся избушку, свалила пустое ведро в сенцах. На грохот выскочил муж Яков, весь усыпанный древесной пылью: «Ты что — с порога в дом не перекрестившись, мужа не обняв?!» Авдотья молча шубейку скинула — и к столу. Выхватила из-за пазухи всю выторгованную наличность и над столом подкинула. Все монеты — в россыпь, но одна вдруг к Авдотье подкатилась. Та ее хвать: «Вот заговоренная на нас денежка будет!» Яков на лавку плюхнулся: «Ошалела с дороги, Дуня!» Жена заулыбалась: «Ничегошеньки! Это меня добрый человек научил, как волшебную монету от других отличить. Молча надо в дом войти да всю выручку над столом подкинуть. Какая монета к тебе ближе покатится, та — твоя. Ее хранить надо — не тратить, не менять!» У Якова глаза на лоб полезли: «Да это же самая крупная деньга из твоей выручки! Она в хозяйстве нужна!» — «Обойдемся! — отрезала Дуня. — Мы ее сбережем, она к нам деньги приманит!»
И приманила! Семерых детей Дуня с Яковом на ноги поставили, сами от монастыря откупились. А когда в 1802 году младший сын, любимый Мишенька, ушел искать счастья в Первопрестольную, отдала ему мать заветную неразменную денежку. В Москве шестнадцатилетний юноша пристроился торговать вначале ветошью, потом холстами. Скопил денег да и записался в Московской купеческой управе как купец 3-й гильдии Михайло Ребушинский — по названию волости. В управе фамилию переврали, записали «Рябушинский». Ну а уж к концу века вся Россия знала миллионеров-промышленников-банкиров — многочисленных внуков Михайлы.
Променад для денег
Павел Михайлович Третьяков нервно потер нос, как всегда в минуты искреннего волнения. Хочется rf ту картину купить, и эту. Да и безвозмездно помогать художникам приходится. Перов вон почти в нищете живет, у Крамского жена больна, у Васильева чахотка. Где на всех денег взять?! Третьяков ведь не миллионер. На всем экономит — сам за бухгалтерскими отчетами до ночи корпит, выручку из лавок дотемна пересчитывает.
Вот и сейчас уж стемнело. Главный бухгалтер, старичок Семипятов, ворчит что-то в своем закутке. Наконец не выдерживает и подходит к хозяину: «Я вам, Павел Михайлович, прямо скажу — кончайте вы эти ночные подсчеты! Я сорок лет при бухгалтерии и дело денежное знаю. Не любят деньги ночного пересчета. Поутру их считать надо, особливо наличные. Старые бухгалтера говорят, что купюрам, как людям, утренний променад нужен. Деньги ведь существа любопытные. Им хочется на мир посмотреть, себя показать. А что ночью видно-то?»
У Третьякова и самого уже болят глаза от колонок цифр. Да и купюры в сейфе до утра полежать могут. Правда, утром Павел Михайлович по антикварным лавкам ездить привык. Но можно встать пораньше. Говорят же: кто рано встает, тому Бог дает!
И. Репин. Портрет П.М. Третьякова
На другой день кассир из лавки на Неглинке справился: привозить ли деньги вечером, как всегда? А Третьяков и ответил: «Нет уж, привози завтра утром!» А назавтра утром принял деньги — выручка больше, чем всегда! Вот вам и «утренний променад»!
Поинтересовался у старичка бухгалтера, может, еще чему научит? Семипятов расцвел: «Я еще батюшке вашему пытался сказать, да тот не слушал! Вам скажу: нельзя деньги держать в пачках с нечетным количеством купюр: поругаются они между собой и быстро разойдутся. И по 50 купюр держать нельзя — недаром говорят: «пять десяток — недостаток». Лучше всего складывать по 20, 80 или 100. И долго одни и те же купюры у себя не хранить: новые положили — старые потратили. Денежный поток свободно перетекать должен, а то усохнет!»
Улыбался Павел Третьяков, слушая старого бухгалтера. Конечно, отец в эти советы не верил, но ведь и большого капитала не сколотил. А разве трудно разложить деньги по 20 купюр в пачке? Да если это поможет найти средства на благие дела, он готов хоть все утро раскладывать. Было бы что… И нашлось-таки! Доказательством тому — всемирно известная галерея, созданная на средства Павла Третьякова и его брата Сергея.
Купчиха на меду
В конце XIX века купцы Хлудовы славились по всей Москве своей экстравагантностью — пили-кутили, не зная, куда немереные деньжищи девать. А ведь в 1817 году, когда первый Хлудов, развеселый красавец Иван, с молодой женой и детьми перебрался в столицу из Егорьевска, был у него капитал в три пятиалтынные монеты. Еле уговорил Иван Хлудов какую-то бабку пустить их на постой в крошечный деревянный домишко на Яузе и начал присматриваться к городской жизни. Но столичная жизнь оказалась куда сложнее, чем он в тихом Егорьевске себе представлял. Москва бурлила деньгами, страстями, делами. Купцов было множество, лавочек со всевозможными продажами еще больше. У Ивана глаза разбежались, не знает он, чем и заняться.
А вот супруга его, Меланья Захаровна, быстрее мужа в столичной жизни сориентировалась. Купила несколько пестрых купеческих кушаков, расшила бисером и послала мужа торговать ими вразнос: «Раз нет своей лавочки, есть ноги. Ходи по улицам да предлагай товар!»
