Что же касается религиозно–аскетических идей и практик пифагорейцев, то они основывались на идее чистоты и очищения, а также доктрине переселения душ, естественным образом приведшей к развитию культуры души. Пребывание в тишине, прослушивание музыки и изучение математики – все это рассматривалось как средства ухода за душой. Однако ряд практик носил чисто внешний характер. Если Пифагор и вправду запретил есть мясную пищу, это легко объяснялось тем, что он исповедовал доктрину переселения душ (или, по крайней мере, она имела к запрету некоторое отношение). Однако чисто внешние правила, соблюдавшиеся пифагорейцами, о которых рассказывает нам Диоген Лаэртский, при всем воображении не могут быть названы философскими доктринами. К таким правилам относятся: не ешь бобов, не ходи по главной улице, не наступай на обрезки своих ногтей, уничтожай след горшка на золе, не садись на мешок и т. д. Если бы доктрины пифагорейцев ограничивались только этим, то они могли бы вызвать интерес разве что у историков религии, но никак не у историков философии. Однако учение пифагорейцев никоим образом не ограничивалось этими внешними правилами поведения.
(Обсуждая вкратце теории пифагорейцев, мы не можем сказать, какие из них принадлежат самому Пифагору, а какие – более поздним философам его школы, к примеру Филолаю. И Аристотель в своей «Метафизике» говорит о пифагорейцах, а не о самом Пифагоре. Так что фраза «Пифагор утверждал… » вовсе не означает, что ту или иную мысль высказал сам основатель школы.)
В своем жизнеописании Пифагора Диоген Лаэртский рассказывает нам о поэме Ксенофана, в которой автор сообщает, как Пифагор, увидев человека, избивающего собаку, велел ему остановиться, поскольку в лае собаки он услышал голос своего друга. Правда это или нет, но эта история говорит о том, что Пифагор верил в переселение душ. Религиозное возрождение вдохнуло новую жизнь в старую идею о том, что душа обладает энергией и сохраняет ее после смерти. Эта идея противоречит концепции Гомера о бледных тенях, ушедших в мир иной. В доктрине переселения душ не учитывается или не считается связанной с душой рефлексия человеком собственной личности, самосознание. Говоря словами доктора Юлиуса Стенцеля: «…душа кочует от одного самосознания к другому, или, что, в сущности, одно и то же, от тела к телу; однако для греков всегда само собой разумелось, что тело принадлежит душе». Теория души как гармонии тела, предложенная Симмией и описанная в «Федоне» Платона, где он подвергает ее критике, никак не согласуется с идеей пифагорейцев о том, что душа является бессмертной и претерпевает ряд перевоплощений, поэтому вряд ли стоит приписывать взгляд на душу как на гармонию пифагорейцам (Макробий считал, что эту идею поддерживали Пифагор и Филолай). Хотя, как указывает доктор Прехтер, утверждение о том, что душа – это гармония тела или tout simple
[5] гармония, может означать принцип порядка в жизни тела. А это вовсе не отвергает бессмертия души.
Сходство по нескольким важным пунктам между орфизмом и пифагорейством может быть объяснено влиянием первого на второе; однако очень трудно сказать, было ли оно прямым, а если так, то до какой степени. Орфизм был связан с культом Диониса, пришедшим в Грецию из Фракии или Скифии и чуждым по духу культу олимпийцев, хотя его жизнерадостный и экстатический характер находил отклик в душе греков. Однако орфизм с пифагорейством связывал отнюдь не жизнерадостный характер культа Диониса, а скорее тот факт, что орфиков, организованных в сообщества, учили, что душа после смерти переселяется в другое тело. Таким образом, для них душа, а не ее темница – тело, является самым важным органом человека; фактически душа – это и есть сам человек, а не его тень, как считал Гомер. Отсюда вытекает необходимость воспитания и очищения души, которое включает соблюдение таких правил, как отказ от мясной пищи. Орфизм был действительно больше религией, чем философией, хотя он и тяготел к пантеизму, как это видно из знаменитого изречения (Бог наверху, Бог в центре, все сотворено Богом), но в той мере, в какой ее можно считать философией, это был образ жизни, а не просто космологические размышления, и в этом смысле пифагорейцы являлись наследниками духа орфизма.
Обратимся теперь к сложному предмету пифагорейской математико–метафизической философии. Аристотель рассказывает в своей «Метафизике», что «пифагорейцы, как их называют, посвятили себя математике, они первые продвинули вперед эту науку и, будучи воспитаны на ней, думают, что ее принципам подчиняется все на свете…». Они были полны энтузиазма, как всякие ученые, стоящие у истоков той или иной науки, и их поразило, какую важную роль играет число в нашей жизни. Все вещи поддаются исчислению, и многие из них могут быть выражены математически. Так, отношение между двумя связанными вещами может быть выражено с помощью численной пропорции; порядок среди некоторого количества упорядоченных предметов может быть выражен математически и так далее. Но больше всего поразило пифагорейцев открытие, что музыкальные интервалы между струнами лиры также могут быть выражены численно! Можно сказать, что высота звука зависит от числа, иными словами, от длины струны, а интервалы между нотами могут быть выражены соотношениями чисел1. И подобно тому как музыкальная гармония зависит от числа, так и гармония во Вселенной, по мнению пифагорейцев, тоже зависит от числа. Милетские космологи говорили о борьбе противоположностей во Вселенной; музыкальные исследования пифагорейцев могли легко подсказать им идею решения проблемы «борьбы» через концепцию числа. Аристотель говорит: «Поскольку они видели, что атрибуты и соотношения музыкального ряда выражаются через числа, то они пришли к выводу, что все вещи в природе можно смоделировать с помощью чисел, и числа, по их мнению, были первыми вещами во всей природе, а сама Вселенная представляет собой музыкальный ряд и число»2.
Анаксимандр выводил все из Беспредельного или Неопределенного, а Пифагор добавил сюда концепцию предела, который придает форму Беспредельному. Примером этого служит музыка (а также здоровье, где пределом служит «умеренность», которая приводит к гармонии, то есть к здоровью), в которой пропорции и гармония выражаются арифметически. Применяя этот вывод ко всему мирозданию, пифагорейцы говорили о космической гармонии. Впрочем, простое подчеркивание той важной роли, которую играют во Вселенной числа, их не удовлетворило, и они решили пойти дальше и заявили, что все вещи сами по себе – числа.
Ясно, что это очень смелое высказывание и понять его не так–то легко. Что же имели в виду пифагорейцы? Что, во–первых, они понимали под числом или что они думали о числах? Это очень важный вопрос, поскольку ответ на него объясняет первую причину, по которой пифагорейцы называли все вещи числами. Аристотель говорит нам, что пифагорейцы «элементами числа считали чет и нечет, из которых первые являются беспредельными, а вторые – предельными; единое состоит у них из того и другого, оно является и четным, и нечетным, число образуется из единого, а различные числа, как было сказано, – это вся Вселенная»3. К какому бы конкретному периоду развития пифагорейства ни относились слова Аристотеля и как бы ни интерпретировались его замечания о чете и нечете, ясно, что пифагорейцы рассматривали числа с пространственной точки зрения. 1 – это точка, 2 – линия, 3 – поверхность, 4 – тело. Значит, утверждение, что все вещи – это числа, означает, что «все тела состоят из точек или единиц пространства, которые, взятые вместе, составляют число». То, что пифагорейцы понимали числа именно в этом смысле, доказывает «тетрактос» (четверка), фигура, которую они считали священной.
