4. Аристотель полагал, что трагедия (по крайней мере сложная) должна включать в себя перелом или узнавание или перелом с узнаванием: i) перелом – это «перемена делаемого в свою противоположность». Например, в трагедии «Эдип» вестник, сообщивший Эдипу тайну его рождения, добился совершенно противоположного тому, чего он хотел, ибо Эдип осознает, что он против своего желания допустил инцест; ii) узнавание – «есть перемена от незнания к знанию, [тем самым] или к дружбе, или к вражде [лиц], назначенных к счастью или несчастью»18. В случае с Эдипом узнавание сопровождается переломом, и это, по мнению Аристотеля, является наилучшим узнаванием, ведь именно так достигается трагический эффект, вызывающий сострадание герою или страх.
5. Поскольку трагедия – это подражание действиям, вызывающим страх или сострадание, то драматургу следует избегать трех вещей:
i) достойный человек не должен переходить от счастья к несчастью, так как это не страшно и не жалко, а просто возмутительно. Такой поворот событий вызовет в наших душах такой ужас и отвращение, что трагический эффект не возникнет;
ii) дурные люди не должны переходить от несчастья к счастью, поскольку в этом нет ничего трагического и подобная ситуация не вызывает у нас ни сострадания, ни страха;
iii) злодей не должен переходить от счастья к несчастью. Такой переход хоть и вызовет у нас эмоциональный отклик, но не в форме сострадания или страха, поскольку «сострадание бывает лишь к незаслуженно страдающему, а страх – за подобного себе».
Таким образом, героем трагедии должен быть «средний» человек, то есть не имеющий ни особых добродетелей, ни пороков, испытывающий страдания, вызванные неправильным суждением о чем-то, а вовсе не каким-то пороком или недостатком чего-то. Аристотель поэтому не соглашался с критиками Еврипида, обвинявшими его в том, что многие его пьесы имеют плохой конец. Такой конец – естественная вещь для трагедии, хороший бывает только в комедии. (Хотя в греческие трагедии драматурги иногда вводили комические сценки, однако в целом считалось, что трагедия и комедия – вещи несовместимые, и Аристотель разделял эти взгляды.)
6. Сострадание и страх в трагедии должны порождаться самим ходом событий, а не каким-нибудь ужасным зрелищем – кровавым убийством, например. (Аристотель конечно же полностью одобрял, что убийство Агамемнона происходит между действиями, и, несомненно, был бы возмущен убийством Дездемоны на сцене.)
7. Мы подошли к рассмотрению психологической цели трагедии, к возбуждению сострадания и страха ради очищения этих эмоций. О том, что следует понимать под катарсисом, до сих пор ведутся споры – как утверждает профессор Росс, «об этом были написаны целые тома». Решение этой проблемы осложняется еще тем, что вторая книга «Поэтики», в которой Аристотель объясняет, что он имел в виду под словом «катарсис» (и, возможно, рассматривает особенности комедии), до нас не дошла.
Разные философы предлагали два объяснения этого понятия: i) катарсис – это очищение эмоций страха и сострадания: этим словом называлась церемония очищения (по мнению Лессинга); ii) катарсис – временное уничтожение страха и сострадания, эта метафора пришла из медицинской практики (по мнению Бернея). Последнее объяснение, на наш взгляд, наиболее приемлемо, и большинство придерживается именно его. Согласно этому взгляду, ближайшая цель трагедии, по мнению Аристотеля, заключается в том, чтобы вызвать чувство сострадания и страха, то есть сострадания к прошлым и настоящим страданиям героя и страха за его судьбу. Конечной же целью трагедии является освобождение или очищение души от этих эмоций безвредным и приятным способом, предлагаемым искусством. Дело в том, что испытывать эти чувства нежелательно, вернее, нежелательно их чрезмерное проявление, но все люди, или по крайней мере большинство, весьма подвержены им; некоторые испытывают очень сильный страх и очень сильное сострадание. Поэтому для сохранения здоровья всем людям очень полезно – а некоторым и просто необходимо – время от времени испытывать эти чувства и избавляться от них с помощью искусства, которое делает этот процесс очень приятным. Так Аристотель ответил на критику Платоном трагедии, приведенную в «Государстве»: трагедия не оказывает на людей деморализующего воздействия, она дает им безвредное удовольствие. Признавал ли Аристотель наличие интеллектуального элемента в этом развлечении, мы сказать не можем, поскольку не имеем полного текста «Поэтики».
То, что Аристотель имел в виду избавление от чувства страха и сострадания, а вовсе не нравственное очищение души, явствует из текста «Политики».
i) Согласно Аристотелю, флейта оказывает возбуждающее воздействие и не способна оказывать влияние на нравственные свойства, поэтому на ней должны играть профессиональные музыканты и обращаться к ней следует в таких случаях, «когда зрелище скорее оказывает на человека очистительное воздействие, нежели способно его чему-нибудь научить»19, отсюда следует, что катарсис связан с эмоциональным, а не нравственным влиянием на человека.
ii) Аристотель допускает существование «энтузиастических» мелодий в хорошо организованном государстве, поскольку они дают облегчение людям, подверженным энтуазиастическому возбуждению. Он перечисляет, ради каких целей следует пользоваться музыкой: а) для «воспитания»; b) для «очищения» (в этом разделе мы используем слово «очищение» без объяснения, когда же мы перейдем к рассмотрению поэзии, то поговорим об этом термине подробнее), c) ради времяпровождения – для «успокоения и отдохновения от напряженной деятельности». На основе этого перечисления можно было бы подумать, помня о том, что говорилось о трагедии, что трагический эффект должен носить одновременно нравственный и очищающий характер. Однако Аристотель объясняет нам разницу: для воспитания следует обращаться к тем ладам, которые более всего соответствуют этическим мелодиям, для слушателей же, когда музыкальное произведение исполняется другими лицами, можно пользоваться и практическими и энтузиастическими мелодиями. Ведь переживаниям, сильно действующим на душу некоторых людей, подвержены, в сущности, все – различие лишь в степени; примеры – состояние жалости, страха, а также энтузиазма. И энтуазиастическому возбуждению подвержены некоторые люди, впадающие в него, как мы видим, под влиянием религиозных песнопений, когда эти песнопения действуют возбуждающим образом на душу и приносят как бы исцеление и очищение.
То же самое неизбежно испытывают и те, кто подвержен состоянию жалости и страха и вообще всякого рода переживаниям, – такое переживание свойственно всякому; все такие люди получают некое очищение и облегчение, связанное с удовольствием; точно так же песнопения очистительного характера доставляют людям безобидную радость»20. Отсюда следует, что Аристотель не рассматривал катарсис чувства жалости и страха, хотя и доставляющий «безобидную радость», как этическое явление; а если он не имеет нравственного характера, то и «очищение» следует рассматривать не как нравственное очищение души, а как простое избавление от негативных эмоций, то есть в медицинском плане.
Однако не все философы разделяют этот взгляд. Так, профессор Стейс заявляет, что «теория некоторых ученых, основанная на этимологии и гласящая, что душа очищается не посредством жалости и страха, а от них; что, испытывая эти неприятные эмоции, мы освобождаемся от них и обретаем счастливое состояние духа, – это теория людей, чьи научные познания, возможно, очень велики, но понимание природы искусства весьма ограничено. Такая теория низводит величественную идею Аристотеля на уровень пустой обывательской болтовни. Вопрос, таким образом, заключается не в том, какой взгляд на трагедию является правильным, а в том, в чем заключался собственно взгляд самого Аристотеля. В любом случае, даже приверженцы теории «избавления» могли бы согласиться с тем толкованием катарсиса, которое предлагает Стейс («зрелище поистине великих и трагических страданий вызывает у зрителя чувства сострадания и страха, которые очищают его душу и делают ее спокойной и непорочной»), если, конечно, не считать слово «непорочный» относящимся к области воспитания.
