6 «Твой, государев, изменник, старец Филарет Романов, мне, холопу твоему, в разговоре говорил… – доносил Борису Годунову пристав Богдан Воейков. – «Бояре-де мне великие недруги, искали-де голов наших, а иные-де научали на нас говорити людей наших; а я-де сам видал то не одиножды». Да он же про твоих бояр про всех говорил: «Не станет-де их с дело ни с которое; нет-де у них разумново; один-де у них разумен Богдан Бельский; к польским и ко всяким делам добре досуж»… Коли жену спомянет и дети, и он говорит: «Милые мои детки маленьки бедные осталися: кому их кормить и поить? А жена моя бедная на удачу уже жива ли? Чаю, она где близко таково же замчена, где и слух не зайдет. Мне уже што надобно? Лихо на меня жена да дети; как их вспомянешь, ино что рогатиной в сердце толкнет (выделено нами. – Н.К.). Много они мне мешают; дай Господи то слышать, чтобы их ранее Бог прибрал; и аз бы тому обрадовался; а чаю, и жена моя сама рада, чтоб им Бог дал смерть; а мне бы уже не мешали: я бы стал промышлять одною своею душою».
Положение, в котором оказался бывший боярин Федор Никитич, а теперь – инок Филарет, не может не вызвать сочувствия, но не будем забывать и того, что невинным страдальцем Филарет не был. Эту наполненную грязноватыми сумерками и крысиным шорохом келью Филарет сам и выстроил себе…
Нельзя забывать и того, что Филарет сумел пережить временное несчастье, и оно сделало его еще хитрее и безжалостнее.
Учитывая это, попытаемся не только посочувствовать – ино что рогатиной в сердце толкнет – заточенному в Сийской обители Филарету, но и дать нравственную оценку его поведения.
Он стал монахом…
Можно говорить о том, что его постригли насильно. Можно говорить, что это несправедливо и нехорошо.
Все так.
Но постригли. Назад в мир у инока Филарета уже не было дороги, и надобно было смириться и – не он первый! – принять судьбу, которая уготована ему.
Повторим, что, по-человечески, это несправедливо, но другого решения старорусское сознание не знало.
Но старорусское сознание не знало и самозванства…
И в этом миропонимание первого московского щеголя Филарета (Романова) существенно разнилось со строем мысли старорусского человека. И тени смирения не обнаружилось в иноке Филарете…
Еще более вызывающе он начал вести себя, когда достигла Сийского монастыря весть об успехах самозванца Григория Отрепьева.
«В нынешнем 7113 (1605) году марта в 16 день писал к нам Богдан Воейков, что февраля-де в 7 день, сказывал ему старец Илинарх да старец Леванид, февраля-де в 3 день в ночи старец Филарет его, старца Илинарха, лаял, и с посохом к нему прискакивал, и из кельи его выслал вон, и в келью ему, старцу Илинарху, к себе и за собою ходити никуды не велел. А живет-де старец Филарет бесчинством не по монашескому чину: всегда смеется неведомо чему и говорит про мирское житье, про птицы ловчия и про собаки, как он в мире жил, а к старцам жесток, и старцы приходят к нему, Богдану, на того старца Филарета всегда с жалобой, что лает их и бить хочет. А говорит-де старцам Филарет старец: увидят они, каков он вперед будет. А ныне-де и в Великий пост у отца духовного тот старец Филарет не был, и к церкви и к тебе на прощенье не приходит, и на клиросе не стоит».
Напомним читателю, что 13 октября 1604 года Григорий Отрепьев переправился через Днепр и начал поход на Москву.
21 октября он вошел без боя в Монастырский острог.
Еще через несколько дней под власть Лжедмитрия отдался Чернигов. В ноябре Лжедмитрия признали Путивль, Рыльск и Курск.
Успехи самозванца обеспокоили правительство Годунова, и оно вынуждено было объявить в январе 1605 года, что Лжедмитрий – это галицкий боярский сын Григорий Отрепьев.
Должно быть, когда добрела до Сийского монастыря эта весть, и начал Филарет смеяться неведомо чему и говорить про мирское житие свое, про ловчих птиц и собак, которые были у него на Москве…
Филарету действительно было весело.
Когда несколько лет назад он обратил внимание на своего холопа Отрепьева, когда удивился начитанности его и недюжинному уму, ему и в голову не могло прийти, что это дворовое диво, которым они собирались попугать Бориса Годунова, превратится в реальную силу.
На Прощеное воскресенье (в 1605 году оно попало на 10 февраля), когда все православные испрашивают друг у друга прощения, независимо от того, какое место в обществе занимают, Филарет даже не пришел в церковь.
Теперь, когда «на авось» изготовленное им оружие начало действовать, он ни у кого не собирался просить прощения и сам тоже никому и ничего не собирался прощать.
7Странная зловещая перекличка возникает между тем, что происходило на западных рубежах страны, и тем, что потаенно пока совершалось в Сийском монастыре.
«А около-де монастыря ограды у вас нет, а меж келий-де от всякой кельи из монастыря к озеру из дровеников двери, и крепости-де ни которые около монастыря нет, – выговаривает игумену Сийского монастыря царская грамота, – а ограду-де монастырскую велели вы свезть на гумно, и он-де, Богдан (Воейков), тебе и келарю говорил, чтобы вы около монастыря ограду велели поставить и меж келий от дровеников двери заделать, и вы-де около монастыря ограды поставити и дверей заделати не велите, и сторожу-де ты, который стоит у ворот, ходити к нему и про прохожих про всяких людей сказывати ему и детем боярским не велишь».
Такое ощущение, что эти монастырские «крепости» не менее важны, чем та линия обороны, которая проходила под Кромами.
В конце января Василию Шуйскому удалось разгромить самозванца, но Лжедмитрий сумел уйти к Путивлю, где собрал новое ополчение, и на Великом посту развернул новое наступление.
7 марта на сторону самозванца перешел Елец и Ливны.
«Ты б старцу Филарету велел жити с собою в келье да у него велел жити старцу Леваниду и к церкве старцу Филарету велел ходить вместе с собою да за ним старцу, и береженье к нему держал, чтобы он был у тебя в послушанье и жил бы по монастырскому чину и не бесчинствовал и о том бы ему говорил, – говорит царская грамота. – Только буде он не причащался святыни в нынешной пост и то дело чуже крестьянства и во всем бы ему рассматривал, чтобы он жил во всем по иноческому обещанию, а от дурни его унимал»…
Увы…
Поздно было уже «унимать от дурни» Филарета и некому…
Через две недели после Пасхи, 13 апреля, новый страшный удар обрушился на Россию – от апоплексического удара (кровь хлынула изо рта, носа и ушей) – умер Борис Годунов.
В апреле москвичи присягнули новому царю – Федору Годунову.
«Царевич Федор, сын царя Бориса, отрок прекрасный был, – пишет в «Летописной книге» С.И. Шаховской, – славился красотой, словно цветок диковинный на лугу, Богом украшенный, цвел, словно лилия в саду. Очи имел большие черные, лицо белое жемчужное, белизной сияющее, роста он был среднего, телом очень крепок. Отцом научен он был книжной премудрости, в ответах обстоятелен и весьма красноречив. Пустое и гнилое слово никогда не слетало с уст его. К вере и к наставлениям книжников относился ревностно».
