И услышала, услышала Россия.
В каждом русском сердце зазвучали эти слова… И пришло избавление…
Самому святителю Гермогену – увы! – не суждено было увидеть освобожденную Москву.
Еще когда только двинулось в победный поход нижегородское ополчение, изменники бояре снова попытались вынудить патриарха запретить нижегородцам идти на Москву.
– Да будут благословенны те, которые идут, чтобы очистить Московское государство! – ответил Гермоген. – Вы же, окаянные изменники, будьте прокляты!
После этого приказано было морить патриарха голодом. Раз в неделю в подземелье, где был заточен он, бросали сноп овса.
17 февраля 1612 года святой Гермоген окончил свою страдальческую жизнь, предал душу в руки Божии…
«Да будет над теми, кто идет на очищение Московского государства, милость от Господа, а от нашего смирения благословение… – писал патриарх Гермоген в последней своей грамоте, отправленной из заточения. – Стойте за веру неподвижно, а я за вас Бога молю»…
Что могли противопоставить этому бояре-изменники, что мог ответить на это патриарх Тушинского вора?
218 августа, отслужив молебен у Сергия Радонежского, ополчение Дмитрия Пожарского и Козьмы Минина выступило на Москву… И было тогда знамение… Сильный ветер подул от Москвы навстречу!
«Дурной знак! – пишет С.М. Соловьев. – Сердца упали; со страхом и томлением подходили ратники к образам Св. Троицы, Сергия и Никона чудотворцев, прикладывались ко кресту из рук архимандрита, который кропил их святою водою. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер вдруг переменился и с такою силою подул в тыл войску, что всадники едва держались на лошадях, тотчас же все лица просияли, везде послышались обещания: помереть за дом Пречистой Богородицы за православную христианскую веру».
На берег Яузы вышли к ночи…
Князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, который еще недавно заседал в Боярской думе у Тушинского вора, уже стоял с казаками под стенами Москвы, звал Пожарского к себе в стан.
– Отнюдь не бывать тому, чтоб нам стать вместе с казаками… – ответили ему.
На другой день, когда ополчение придвинулось к Москве, Трубецкой снова предложил встать вместе в одном остроге, у Яузских ворот, но получил прежний ответ.
«Таким образом, – пишет С.М. Соловьев, – под Москвою открылось любопытное зрелище. Под ее стенами стояли два ополчения, имевшие, по-видимому, одну цель – вытеснить врагов из столицы, а между тем резко разделенные и враждебные друг другу; старое ополчение, состоявшее преимущественно из козаков, имевшее вождем тушинского боярина, было представителем России больной (выделено нами. – Н.К.)… второе ополчение, находившееся под начальством воеводы, знаменитого своею верностию установленному порядку, было представителем здоровой, свежей половины России, того народонаселения с земским характером, которое в самом начале Смуты выставило сопротивление их исчадиям, воровским слугам, и теперь, несмотря на всю видимую безнадежность положения… собрало с большими пожертвованиями, последние силы и выставило их на очищение государства. Залог успеха теперь заключался в том, что эта здоровая часть русского народонаселения, сознав, с одной стороны, необходимость пожертвовать всем для спасения веры и отечества, с другой – сознала ясно, где источник зла, где главный враг Московского государства, и порвала связь с больною, зараженною частию… Слова ополчения под Москвою: «Отнюдь нам с козаками вместе не стаивать» – вот слова, в которых высказалось внутреннее очищение, выздоровление Московского государства; чистое отделилось от нечистого, здоровое от зараженного, и очищение государства от врагов внешних было уже легко».
Об этом разделении нечистых и чистых, зараженного и здорового и молились великие подвижники Русской Православной Церкви, без этого бессмысленно было рассчитывать на Божию помощь…
Под стенами Москвы Божия помощь явилась ополчению Минина и Пожарского во всем своем величии и силе.
Напрасно гетман Ходкевич пытался снять осаду с Москвы или хотя бы пробиться к осажденным. Бессильными оказались и полководческий талант гетмана, и боевая выучка. Не помогло полякам даже предательство Д.Т. Трубецкого [28] …
«Мы не закрываем от вас стен… – надменно писали князю Дмитрию Пожарскому осажденные поляки. – Берите их, если они вам нужны…
Отпустил бы ты, Пожарский, своих людей к сохам. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп служит в церкви, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей – царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней погибели государства…»
Но уже через несколько недель все изменилось.
Необъяснимо, как произошло такое мгновенное разложение польской рати, но так и было.
Польские жолнеры добивали раненых, выкапывали тела из могил и поедали их. Началась охота на живых людей. Леденящий страх расползся по Кремлю…
А 22 октября 1612 года загудели колокола в московских церквях…
Это двинулись на штурм Китай-города ратники князя Дмитрия Пожарского.
Единым приступом были взяты стены, и поляки укрылись в Кремле, чтобы через три дня сдаться на милость победителей. Поляки, которые несколько дней назад насмехались над князем Пожарским и гражданином Мининым, сами запросили пощады…
Это ли не Божие чудо, которое было явлено сумевшему очиститься от предательства и измены русскому народу? Если бы удалось сохранить эту обретенную такой великой ценой чистоту и далее, может быть, и история страны пошла бы по-другому…
И вот, 25 октября распахнулись окованные железом створы Троицких ворот на Неглинную и, как и было условлено, выпустили вначале московских думных бояр, трепетно хранивших верность польскому королю и его сыну…
«Жаль было смотреть на них, – пишет Н.И. Костомаров. – Они стали толпою на мосту: не решаясь двигаться далее. Козаки подняли страшный шум и крик. «Это изменники! Предатели! – кричали козаки. Их надобно всех перебить, а животы их поделить на войско!»
Злые крики наотмашь хлестали изменников.
Ополченцы Пожарского и Минина удерживали народ, не давая растерзать предателей. Началась перебранка. Кое-где завязывались драки. Бояре, не двигаясь, стояли на мосту, ожидая решения своей участи.
Испуганно вздрагивая, жался к монахине Марфе (Романовой) съежившийся от страха и холода узкоплечий подросток. Ему было шестнадцать лет, но он казался гораздо моложе. Это был будущий царь Михаил Федорович Романов…
Сидя на коне, строго смотрел на бояр-предателей князь Пожарский. Рядом с ним поднято было тяжелое знамя с ликом Спаса.
Большой знаток Смутного времени С.Ф. Платонов, рассказывая о князе Дмитрии Пожарском, заметил, что в древнерусском обществе было мало простора для самовыражения; личность мало высказывалась и мало оставляла после себя следов…
Это верно, но верно лишь с внецерковной точки зрения, а древнерусский человек вне Церкви немыслим. Без хоругвей, покачивающихся за его спиною, без знамени с ликом Спасителя немыслим и Дмитрий Михайлович Пожарский.
