В конце августа нас с братом Костей переселили в город. Я считала себя вполне счастливой, чувствуя свободу проводить время по своему желанию и стремлению»…
7Читая «Келейные записки», мы видим, что все «желания и стремления» юной Марии Солоповой были направлены к устроению храма своей души, к молитвенному деланию, и в этой внешней неприметности и изначальной чистоте духовный путь ее был очень схож с историей Иакова Боровичского, с жизненным путем пинежского отрока Артемия Веркольского…
И разве не об этом расскажет сама матушка Таисия в своем стихотворении «Летние ночи на Севере», написанном 10 июня 1899 года:
Дивны, торжественны летние ночи
На севере хладном России родной!
Но скоро сомкнутся усталые очи, —
Вечер сменится утра зарей.
Вот полночь: но мрака она не видала,
Еще не угасла вечерня заря,
А в небе другая заря заблистала
С востока, день новый вселенной даря.
Зеркальна поверхность Пинеги прелестной,
Широко разлившись в крутых берегах,
Струится и пенится, словно в ней тесно
Волне непослушной в угрюмых скалах…
Разве не о Пути святого праведного отрока, совершившегося на этих крутых поросших то темным ельником, то светлыми, выстланными беломошником сосновыми борами берегах Пинеги, молитвенно сосредоточенные строки игуменьи Таисии:
И, словно любуясь своей красотою,
В ней отражает свой солнышко луч,
Быстро вздымаясь над спящей землею,
По воле Творца совершая свой путь.
И, конечно же, не случайно, что первые шаги на пути снискания Святого Духа совершила юная Мария Солопова непосредственно вблизи мощей святого праведного Иакова Боровичского.
«Вот какой образ жизни вела я, поселившись в городе, – пишет она в «Келейных записках». – Ежедневно ходила к утрени в монастырь святого праведного Иакова Боровичского, находившийся на окраине нашего небольшого городка; иногда стояла там и ранние обедни, смотря по времени. Вернувшись из церкви, будила брата, приготовляла чай, и вместе с братом пили «по-домашнему», что мне очень нравилось: я воображала себя хозяйкой.
С 9 часов начинались занятия наши, продолжавшиеся до 12, после чего ученики мои расходились по домам, а мы с братом и с Москвиными садились завтракать все вместе; затем в 2 часа брат уходил к своему учителю, а я всецело принадлежала себе – читала, работала, иногда с одной из жиличек выходила погулять, но в гости ни к кому никогда не ходила; хотя и многие о сем просили неоднократно.
В 4 часа возвращался Костя, и опять всей семьей садились обедать; вечером иногда помогала я брату репетировать уроки, но каждый вечер заканчивался у нас общим семейным кружком за одной лампой с работами и книгами. Москвины были девицы благочестивые и тоже любили читать священные книги, которые и были у нас господствующими.
Под праздники ходили ко всенощной; и таким образом мирно, христиански текла наша жизнь…»
Глава третья Матушка Таисия Леушинская
Минувшим летом мне посчастливилось прожить несколько дней в Боровичах, в доме, где «мирно, христиански текла… жизнь» будущей игуменьи Леушинской вблизи возрожденного трудами отца Валерия Дьячкова Свято-Духова монастыря…
1
Каждое утро в этом доме начиналось с бодрящего холодка залитых солнечным светом музейных комнат…
Это состояние схоже с тем, которое матушка выразила в своих стихах…
Бывают чудные минуты,
Отрады полные святой,
Когда небесной лиры звуки
Как бы беседуют с душой.
И так благодатно было перечитывать в сосредоточенной молитвенной тишине музейных комнат «Келейные записки» матушки Таисии, что, отрываясь от книги и разглядывая быструю воду, несущуюся за окном, не всегда и замечался переход от книги к реке, от морщившейся на мелководье Мете назад к страницам книги…
«Денежные мои финансы все оставались на руках моей матери, которая весьма часто посещала нас; только зарабатываемые мной уроками деньги составляли мою собственность, которую я ей не отдавала и расходовала по своему желанию. Даже процент с капитала, оставленного мне дедушкой, мне она не давала, вероятно, употребляя его на наше же содержание, да мне и в голову никогда не приходило спрашивать о сем. А с меня-то, наоборот, спрашивали отчет даже в моих трудовых деньгах, которые, впрочем, у меня никогда не были подолгу. Сама же мать моя с раннего моего возраста приучала меня быть доброй и отзывчивой к бедным, помогать им хотя бы и последним, и это привилось мне, как оказалось, с первых же дней моей самостоятельной жизни; но тут она стала меня за это преследовать и запрещать давать милостыню, с каковой целью и не давала мне в руки денег. Но потребность души находила для себя исход: нередко, видя в лохмотьях и рубище нищих детей и женщин, я приводила их к себе в дом и отдавала свои платья и белье; хотя и старалась все это сделать потихоньку от всех, но как-то все узнавалось, и мне доставалось от матери и выговоров, и укоров»…
Отрываясь от «Записок», подолгу можно было смотреть на завивающуюся в белые буруны воду. Стремительное течение Меты подхватывало эти завитки и несло вниз, постепенно разглаживая их…
«Никогда не забыть мне один, между прочим, следующий случай.
Прибыл к нам в Боровичи с Афона иеромонах-сборщик с ковчегом с частицами святых мощей (отец Арсений); сбирая по городу, по домам, пришел он и ко мне; я не имела дать ему денег, кроме разве безделицы, и, не долго думая, вынула из ушей серьги и, подавая их ему, просила принять на украшение какой-либо иконы или куда пригодятся.
Этого не видал никто, и я предполагала, что так дело и кончилось. Вдруг, когда приехала мать моя из усадьбы, совершенно неожиданно спросила меня, указывая на мои уши: «А где же, Машенька, твои серьги?»
Я ответила, что сняла их и убрала в комод, она приказала их показать ей; я стала рыться в комоде, ища, чего там не было, и, наконец, сказала, что не помню, куда убрала.
Тогда она строго обличила меня во лжи и заключила страшными словами: «А чтобы ты не вздумала и еще раз проделать такую же жертву, пойди сейчас же, разыщи монаха и возьми свои серьги, сказав, что я этого требую, – ты еще молода и неразумна, не умеешь распоряжаться своими вещами».
Можно себе представить, каково было для меня это приказание; но делать было нечего: я пошла по улицам города, впрочем, не только не разыскивая монаха, но даже избегая встречи людей, ибо у меня беспрестанно навертывались слезы, и при первом слове я готова была разрыдаться.
Я обошла много улиц и дошла до берега реки (Меты), где, к величайшему моему облегчению, увидела на пароме переправляющимся на ту сторону искомого монаха с его спутником; догадавшись, что они переправляются за город, я уже веселее пошла домой и объявила матери, что монахи уехали из города».
