За каждым сановником сила стояла. За этим — армия, за тем — гвардейские полки, тут — семья, там — роды знатные… Одни так говорили, другие — иначе, и договориться между собою не могли, потому как, если слабину покажешь и уступишь — пощады не будет. В лучшем случае — с властью доведется проститься, в худшем же — можно и с жизнью расстаться, а не только с чинами и богатствами…
И так теперь всякий раз было.
И после смерти Петра I спорили сильно, и когда Екатерина умерла, артачились.
Нынче, после кончины императора Петра II, тоже согласия не предвиделось.
В душном покойчике, рядом со спальней умершего императора, сидели князья Долгоруковы — Алексей Григорьевич да Василий Лукич, канцлер Гаврила Иванович Головкин, князь Дмитрий Михайлович Голицын…
Остермана бы сюда — в полном составе Верховный тайный совет собрался бы…
Но Андрей Иванович в заседание не пошел.
От постели умершего императора Петра II не отходил — боялся, кабы какого подложного завещания в постель не подсунули.
— Куды мне, иностранцу, русского царя выбирать? — сказал он. — Которого господа верховники выберут, тому и буду служить.
Так ведь и не пошел, хитрец такой, в заседание.
Зато пришли сибирский губернатор Михаил Владимирович Долгоруков и оба фельдмаршала — Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгоруков.
Четверо Долгоруковых напротив двоих Голицыных сидели, а председательствовал ими граф Головкин.
Государя всея Руси избирали.
Разговор серьезный шел, степенно мнениями обменивались.
— Катьку нашу надобно императрицей изделать… — говорил Алексей Григорьевич Долгоруков. — Вечнодостойныя памяти государь император ей ведь престол отказал, — и, вытащив из кармана бумагу, утер рукавом заслезившиеся глаза. — Вишь, Божий Промысл-то урядил как. Ежели император — Петр, а коли императрица — Екатерина…
— Полно народ-то смешить… — сказал на это князь Дмитрий Михайлович. — Вся Москва уже знает, что Ванька ваш заместо императора подписи наловчился ставить.
Долгоруковых в заседании том было вдвое больше, чем Голицыных. Если вместях закричать, всех бы заглушили. Но поостереглись кричать. Шумно во дворце было. В такие ночи всегда много народу к царскому дворцу жмется, но нынче, не в пример прежнему, особенно тревожно было.
На свадьбу императора и княжны Екатерины Долгоруковой со всей России генералы и губернаторы, знатные фамилии и простое шляхетство съехались. На свадьбу ехали, а попали на похороны.
Как в русской сказке про дурака, перепутали.
И хотя это сама судьба такой конфуз устроила, маленько каждый себя дураком ощущал. Шибко уж похоже на сказку получалось.
А когда люди в таком настроении находятся, еще сильней их тревожить — боязно. Всякое могут учинить в отчаянности…
Потому и остереглись шуметь Долгоруковы. Только крякнул князь Василий Лукич:
— Невесть что говоришь, Дмитрий Михайлович… Нешто бы мы пошли на такое?
Ему не ответили.
Тихо было в душноватом покойчике. Шурша, сыпалась пудра с париков.
Из глубины дворца неясный шум доносился. То ли молились где-то, то ли бунтовать собирались. Узнать бы сходить, да нельзя… Никак нельзя до окончания выборов из заседания отлучаться.
— Я вот чего, господа верховники, думаю… — заговорил Дмитрий Михайлович Голицын. — Бог, наказуя Россию за ее безмерные грехи, наипаче же за усвоение чужеземных пороков, отнял у нее государя, на коем покоилась вся ее надежда.
Это верно князь Дмитрий Михайлович сказал. За великие грехи пресечено мужское потомство Петра I…
Кивали головами верховники.
А Голицын неспешно продолжал речь, рассуждая, что о дочери вечнодостойныя памяти императора Петра I от брака с Екатериной и думать негоже…
Кто такая императрица Екатерина была по происхождению? Ливонская крестьянка и солдатская шлюха! Ежели б не злодей Меншиков, который сам из подлого сословия происходит, и императрицей бы ей не бывать, и супругой императора тоже…
— Верно! — сказал Василий Владимирович Долгоруков. — Коли уж не Катьку нашу, тогда лучше Евдокию-царицу на трон посадить.
— Несурьезно это, фельдмаршал… — покачал головой Голицын. — Я воздаю полную дань достоинствам вдовствующей царицы, но она только вдова государя. А есть у нас и дочери царя Ивана. Мы все знаем Анну Ивановну, герцогиню курляндскую… Говорят, у нее характер тяжелый, но в Курляндии неудовольствий на нее нет!
И столь неожиданным было предложение Голицына, что как-то растерялись все. Совсем не думано было про Анну Иоанновну…
— Дмитрий Михайлович! — пораженно проговорил фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков. — Твои помыслы исходят от Бога и родились они в сердце человека, любящего свою Отчизну. Да благословит тебя Бог… Виват нашей императрице Анне Иоанновне!
Тут и Василий Лукич Долгоруков, припомнив, что в прежние времена он в добрых отношениях с Анной Иоанновной находился, спохватился и тоже виват закричал.
И Остерман тут как тут, начал ломиться в двери.
— Кого выбрали-то? — спросил.
— Анну Иоанновну…
— Виват! — закричал Андрей Иванович.
— Виват! — крикнули уже все хором.
Только князь Дмитрий Михайлович молчал.
— А ты чего? — спросил у него брат, фельдмаршал, герой штурма Нотебурга и сражения под Полтавой. — Сам ведь и предлагал…
И тут снова Дмитрий Михайлович всех удивил.
— Воля ваша, господа верховники, кого изволите… — сказал он в наступившей тишине. — А только надобно и себя полегчить!
— Чего? — не поверив своим ушам, спросил канцлер Гаврила Иванович Головкин. — Чего это сказал ты такое мудреное?
— Полегчить себя надо… — хладнокровно повторил Голицын. — Воли себе прибавить.
Мудр был Дмитрий Михайлович Голицын. Все книги прочитал, пока губернатором сидел в Киеве. Вот и говори, что пустое дело — книжки читать… Ишь ведь до чего додумался! Мудро, однако… А главное — так заманчиво, что и думать о таком страшно…
— Ишь ты… — покачал головой Василий Лукич. — Да хоть и прибавим воли себе, только удержим ли волю эту?
— А чего же не удержим? — задорно спросил Голицын. — Я так полагаю, что надобно нам к Ее величеству пункты написать.
И, не давая опомниться ошарашенным сотоварищам, кликнул Василия Петровича Степанова, правителя дел Верховного Тайного совета.
Скоро Кондиции были готовы.
«Чрез сие наикрепчайше обещаемся, что наинаглавнейшее мое попечение и старание будет не токмо о самодержавии, но и о крайнем и всевозможном распространении православный нашея веры греческого исповедания; тако же по принятии короны российской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять; еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный Тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного согласия:
