Изумляло их, как и рядовых россиян, другое…
Еврея Урицкого убил еврей Каннегисер, а в еврея Ленина стреляла, как объявили, еврейка Каплан.
Но по постановлению о красном терроре, принятому 5 сентября 1918 года, тысячами расстреливали исключительно русских людей, никакого, даже самого отдаленного отношения к указанным покушениям не имевших.
Русофилами ни Рикс, ни Отто не были, но происходящее мешало их эстонскому чувству справедливости «расстрелифать фсех честно и ефрееф тоже».
И это угнетало…
Эдуард Морицевич Отто, докладывая на объединенном президиуме ПЧК и ВЧК 29 августа 1920 года, говорил:
«Приближается вторая годовщина убийства нашего глубокоуважаемого товарища Урицкого.
Я один из тех следователей, которому пришлось вести это дело, не могу обойти молчанием этот день, ибо совесть моя приказывает не молчать о том, что мне известно.
Причастные лица к этому убийству гуляют на свободе — отец убийцы Каннегисера в настоящее время служит здесь в Совнархозе, как и родственник убийцы, инженер Помпер. Сионист Алейников, тоже освобожденный т. Антиповым (тогдашним членом Президиума ЧК), направлен “Центросоюзом” за границу, как агент для закупок с крупной суммой денег… Живут здесь и другие члены этой шайки, прямо причастные к убийству. Причину освобождения всех злоумышленников по делу Антиповым (кроме убийцы) ничем не объяснить.
После убийства тов. Урицкого был объявлен массовый террор и была расстреляна масса буржуазии и, следовательно, в первую голову, логически, надо было ожидать расстрела замешанных в подготовке и организации убийства тов. Урицкого буржуазных родных и знакомых Каннегисера. Чем это объяснить?»
8
После неудавшегося нападения на Гороховую Леонида Каннегисера перевели в Кронштадтскую тюрьму.
Подобно герою «Графа Монте-Кристо», оказался он в тюрьме на острове, и, должно быть, именно это обстоятельство побудило его вернуться к мыслям о побеге.
Тут надобно сказать, что и содержание арестованных по делу Каннегисера заметно отличалось от содержания прочих заключенных.
Сохранилось в деле стихотворное послание, адресованное на волю узниками, привлеченными по делу об убийстве Урицкого.
Если б знали Вы, как пылко
Принимается посылка,
Извлекается бутылка
С кипяченым молоком,
Бутерброды, и печенье,
И компоты, и варенье.
Замираем в умиленье
Перед каждым узелком.
Что верны и справедливы
Эти строки, что прочли Вы,
И что кайф у нас сплошной;
Что в Дерябинском Эдеме
Коротают люди время
За едой и за игрой;
И что шахматы и шашки
Процветают в каталажке,
В нашей камере шестой —
Приложеньем рук десятка
Подтверждаем для порядка
За порукой круговой…
Рабинович, наш десятский,
истый вождь коммуны братской.
Тих, услужлив, мил и скромен
поддесятский наш Соломин.
Помпер, даже под замком
Горд своим воротником.
Примирен с судьбой нелепой
Юлий Осипович Лепа.
Мандельштам Исай, пиита,
не лишенный аппетита.
К медицине сердцем рьян
Мандельштам Максимилиан.
Полон доблести гражданской
жизнерадостный Пумпянский.
В этой лучшей из коммун
Есть и Юрочка Юркун.
И Алейников — сангвиник,
духом вечный именинник.
И Рождественский — лесник
Вот какой у нас цветник
.
Сбоку сделана приписка: «Этот документ арестован, когда автор его хотел его отправить из тюрьмы на волю».
Разумеется, можно говорить и о бодрости, и о силе духа узников, но все равно очень трудно свыкнуться с мыслью, что стихотворение отправлено из Дерябинской тюрьмы осенью 1918 года.
Особенно, если сопоставить стихотворное послание с теми письмами и прошениями, что составляли в это время в своих камерах заключенные по делу «Каморры народной расправы».
Поэтому и рассказ о днях, проведенных в заключении Каннегисером, выглядит на этом фоне почти невероятным, словно Леонид в какой-то другой тюрьме сидел, в другое время, при другом режиме…
Снова, как и на Гороховой, придумывает он в Кронштадтской тюрьме новый план побега и снова попадает в уже испытанную на нем чекистами ловушку.
Снова часовой, которого подрядил Каннегисер носить письма, оказался стукачом. Как сообщает в своих «мемуарах» товарищ Отто, было перехвачено письмо Каннегисера Помперу. Тому самому, который в стихотворном послании «горд своим воротником».
Каннегисер излагал з письме план бегства и говорил, что 85 000 рублей на подготовку побега даст Лазарь Рабинович, который станет в стихотворном послании из тюрьмы десятским.
Участвовали (или не участвовали?) в подготовке побега и другие лица…
Из допроса бывшего прапорщика, а ныне конторщика акционерного общества Крымских климатических станций и морских купаний Григория Константиновича Попова видно, что Каннегисер предполагал привлечь к организации побега и его.
«Числа около 15 сентября ко мне пришел один господин в военной форме и передал записку от Леонида, в которой он просил помочь в материальном отношении, а также оказать помощь в побеге, который он, Каннегисер, думал совершить. Я передал принесшему записку господину 250 рублей, а также передал два адреса лиц, которые знали Леонида и которые, по моему мнению, могли помочь ему. Принимать участие в организации побега я не намеревался, так как считал это бредом больного человека»
.
Г.К. Попов тут, мягко говоря, лукавит. Елизавета Савельевна Банцер показала на допросе, что Попов сам приходил к ней и выяснял, кто из родственников Каннегисера остался на свободе, то есть все-таки не ограничился передачей денег, а что-то пытался предпринимать в соответствии с указаниями Леонида из тюрьмы.
Разумеется, об этом можно было бы и не говорить.
Как и в случае разрабатываемого Леонидом нападения на Гороховую, 2, вся «организация» нынешнего побега находилась с самого начала под контролем чекистов, и поэтому ни о каком побеге не могло быть и речи.
Тут Леонид ошибся.
Но зато он не ошибся в расчетах, что с его родными и друзьями ничего плохого в ЧК не случится.
Так и вышло.
Поразительно, но все лица, арестованные за попытку подготовить нападение на Петроградскую ЧК, как и все участники подготовки побега Леонида Каннегисера из Кронштадтской тюрьмы, были освобождены.
И тут понимаешь, как, должно быть, мучился Э.М. Отто, когда со своей эстонской рассудительностью он столкнулся с этой чекистской головоломкой.
