Послышались крики ужаса. Пес был страшен, лют, в пасти
блестели страшные клики, с губ летели клочья слюны.
Пес мчался прямо на Мрака. Один страж пытался перехватить
зверя, но не решился, отступил. Пес резко уперся лапами в пол в двух шагах
перед Мраком. Сел, смотрел непонимающе в лицо странника. Потом жалобно
заскулил, опустил голову и лег у его ног. Хвост виновато ходил из стороны в
сторону, словно просил прощения.
Руд грозно вперил взор в своего любимца. Тот поднял голову,
красные от злости глаза уже были виноватыми, страдальческими. Он снова
скульнул, подполз к ногам Мрака, прижался мохнатым боком.
— Что с псом? — донеся чей-то удивленный возглас. — Он же на
куски всякого...
— Ты гляди, зверюка, а и то...
— Что-то чует!
— Собаки, они все понимают. Только не говорят.
— Да, понимают больше нас...
— Кто променял свою любовь на хлебное место, а кто-то...
Все больше людей теснилось под стенами. Жены Руда, дети,
свояченицы, снохи, зятья, многочисленная челядь, что тоже в родстве с родней
грозного князя. И все со страхом и почти все с непониманием вытаращили глаза на
изможденного человека в лохмотьях. Тот стоял прямо перед Рудом, но смотрел то
ли мимо, то ли вовсе сквозь него. В лице Мрака, о котором уже слыхали, не было
ни страха, ни удивления, ни даже готовности о чем-то говорить и спорить.
Руд наконец вымолвил угрюмо:
— Отпустите его.
— Великий князь! — воскликнул пораженный советник.
— Я сказал.
— Но... Великий... я не понимаю!
Руд сказал зло:
— Понимал бы, стал бы вождем. А так ты только советник. Не
видишь... — он вдруг заорал так яростно, что из-за портьер выскочили
перепуганные стражи с топорами в руках, — не видишь, он и так страдает больше,
чем могут измыслить все палачи мира?
Советник повернулся как ужаленный, смотрел на странника
вытаращенными глазами. Мрак смотрел сквозь обоих, его губы шевелились, он
разговаривал с нею, подыскивал огненные слова, способные растопить любое
сердце... но ее сердце все еще не таяло, а в глазах был лед.
— Пусть идет, — повторил Руд сдавленным голосом.
Когда Мрак так же равнодушно побрел к выходу, советник
пугливо опустил глаза. Он никогда не видел Руда таким. И не хотел, чтобы тот
увидел, что его застали таким.
В глазах властелина горных земель было странное голодное
выражение. Советник не понимал, как это возможно, наверное, потому, что он
всего лишь советник, но Руд явно...
...завидовал этому оборванцу!
В одной из весей он даже услышал рассказ о своей жабе.
Оказывается, однажды забрел к Великому Змею, царю всех Змеев на белом свете.
Тот узнав его историю, прослезился, чего никогда не делал, а его слезы прожгли
скалу насквозь до самого подземного мира. Мраку даже показывали ямки в камнях,
похожие будто туда втыкали раскаленные прутья или же молния била со всей дури.
Так вот этот Великий Змей вместо того, чтобы сожрать пришельца, попросил взять
с собой младшего внука, чтобы тот научился общению с богами.
И с той поры его сопровождает, постепенно взрослея, младший
внук царя всех Змеев. Научится ли понимать богов или хотя бы людей, ведь все
разные, но этого человека уже считает своим вторым отцом. Если не первым.
Мамой, поправил Мрак отстраненно. Мамой меня считает моя
хрюндюша, хрюндечка, хрюндяша...
Теперь Светлана почти каждый день смотрела в вещее зеркало.
Мраку помогали и люди, и, казалось, даже звери. Во всяком случае, звери не
трогали, а люди, даже самые злые и отвратительные, давали дорогу, а по возможности
— помогали.
Правда, помощи не замечал, шел в своем мире, где, как
Светлана с болью в сердце видела, он был с нею, общался с нею. И даже самые
худшие из преступников смотрели на него как на святого человека. Светлана
видела в их глазах зависть и восхищение. Он был одержим любовью, а великая
любовь посылается богами как бесценный дар. У каждого мужчины в жизни бывает
возможность получить этот дар, но иные проходят мимо, не замечая, а
большинство, хоть и видит, пугливо минует, ибо любовь вместе с великим счастьем
всегда приносит боль и страдания, а люди боли избегают.
Да, те люди отказались от великой возможности ощутить
неразделенную любовь и теперь мучительно завидовали ему. Но в этой зависти не
вредили, как обычно в других делах, а помогали как могли. Пусть хотя бы этот
дойдет!.. Хоть он получит!.. А они, упавшие с коня, или покинувшие его сами,
сидящие в болоте уюта... ибо все в сравнении с его жизнью — покой и уют, отдают
ему свои сердца.
Волхв, старый и равнодушный ко всему, тоже начал следить за
Мраком. В старческих глазах начало появляться выражение, которого Светлана
никогда не видела. И не ожидала, что сможет увидеть.
— Зачем ему царство? — однажды сказал он глухим голосом. — У
него есть больше.
— Что? — спросила она злым голосом. — Что у него есть?
Она чувствовала, что становится злой и раздражительной.
Служанки начали избегать ее, являлись только по вызову, спешили исчезнуть.
— У него есть все, — ответил он, не глядя на нее. — А свое
царство он носит с собой.
Он брызнул темным отваром, на стекле зашипело. Изображение
стало четче. Они даже ощутили холод горных вершин, в глаза немилосердно резал
блеск холодного осеннего солнца.
Мрак сидел, сгорбившись, под навесом скалы. Дул резкий
пронизывающий ветер. На волосах повисли мелкие сосульки, его короткую бороду
осыпало инеем. Он был худ, его трясло от стужи. Негнущимися пальцами он пытался
высечь кремнем огонь, но искры гасли на ветру.
— Что-то не видно его царства, — сказала она резко, хотя
чувствовала неправоту своих слов.
Волхв, старый и зрящий насквозь всех, кто моложе, усмехнулся
уголком губ. Он знал, что царевна вслух спорит с ним, а молча, с собой.
— Его царство побольше нашего, — буркнул он. — Он не упустил
Великую Возможность.
— Великую Возможность чего?
Он посмотрел ей в глаза, затем его взгляд погас, он отвел
глаза. Пальцы его помешивали отвар, он плеснул остатки на зеркало. Металл
зашипел, запахло остро и едко. Далекая фигурка горбилась, обхватывала себя
руками за плечи. Внезапно ветер переменился, задул в лицо. Человек с трудом
шевельнулся, повернулся к ветру спиной, сгорбился еще больше. Волосы побелели
от инея. Похоже, наступила зима. Пока что безснежная...
Светлана тяжело дышала, ее пальцы хрустели. Волхв
посматривал искоса. Она была бледной, словно это она заживо замерзала под
мертвой скалой. Губы стали синие.
