— В Куяву, — ответил юноша радостно. — Меня мама послала.
— Не рано ли? — спросил Мрак. — На таком большой коне...
— Мне уже четырнадцать лет, — ответил юноша гордо.
Поправился. — Весной будет...
Теперь уже всем было ясно, и почему бахвалился сам перед
собой, швыряя в небо настоящую булаву, и почему не вылезает, несмотря на жару,
из настоящих боевых доспехов, кои носят только взрослые.
А он быстро их оглядел, спросил с детским любопытством:
— А вы кто будете?
Гонта кивнул на Мрака:
— Это вон тот, кто царя спас из полона. А мы — его спутники.
Приглашены на пир к царю.
У мальчишки загорелись глаза восторгом. На Мрака взглянул с
любовью и обожанием:
— Я слышал! Мы все слышали! Можно, я поеду до Куявы с вами?
Еще два дня пути... Я буду вам коней сторожить, костер разводить.
Мрак засмеялся, мальчишка нравился:
— Да ты вроде больно благородных кровей! Вон у тебя доспех
какой. Стадо коров и табун коней отдать — и то не возьмут. Одна попона на твоем
коне — целое богатство!
Витязь-ребенок сказал просительно:
— Да, моя мама... Но я приучен к любой работе! Не гнушаюсь.
Настоящий воин должен делать все. А для Мрака и его друзей и вовсе не зазорно,
а любо и радостно. Я и Хрюндю покормлю, только скажите, что она ест.
— Ого, даже знаешь как ее зовут? — удивился Мрак. — Как тебя
кличут, богатырь?
— Любоцвет, — ответил мальчишка нехотя. Он покраснел, краска
смущения залила щеки, лоб, опустилась на шею. — Мама так захотела... Разве это
имя для воина?
Под серебристым светом луны вдали проступала Лысая Гора. То
был холм, высокий, но округлый, с блестящей под луной и звездами вершиной, за
тысячи лет сглаженной ветрами и ливнями. Издали он походил на выпуклый щит, где
вместо блях и бронзовых заклепок блестели глыбы, отбеленные временем. То врозь,
то кучами, они были развалинами древних храмов, ибо храм новому богу непременно
строили на самых высоких горах или хотя бы холмах, всякий раз разрушая старые
капища.
Из земли торчали глыбы. Мрак различил странные знаки, еще не
стертые дождями. Глыбы, изъеденные временем, смотрели вслед угрожающе. На
некоторых сидели совы, желтые глаза неотрывно следили за проезжающими
всадниками. Доносились странные заунывные звуки.
Внезапно налетел ветер. На конях вздыбил гривы, люди
ухватились за шляпы, а на зловещий свист ветра, из холма ответили странные
заунывные голоса. Сперва тихие, потом путники различили отдаленный хохот,
детский плач, женские стоны, крики караемых на горло. Луна скрылась за темное
облако, а в наступившей тьме за камнями задвигались неясные, но зловещие тени.
К людям потянулись крючковатые лапы.
Мелькнули и стали приближаться желтые огоньки. То ли волчьи
глаза, то ли блуждающие огоньки, что сбивают путников с пути, уводят в
пропасти, в болота, ловчие ямы. Донесся низкий глухой звук, словно в ночи
лопнула гигантская тетива, а следом освобожденно зашуршали лапы огромного
зверя. Люди вздрогнули, прогремел рык, за ним прозвучал низкий тоскливый вой, в
котором было мало звериного, словно выла сама ночь, вырвавшаяся из преисподней.
— Навьи, — казал кто-то.
Следом за спиной Мрака раздался самодовольный голос Ховраха:
— Дурень ты. Какие же это навьи? Навьи только клювом
щелкают.
— Гм... А что ж там окромя мертвяков?
— Нежить, — объяснил Ховрах поблажливо. — Ни себе, ни людям.
Их закопали без крады, вот и пакостят, злобятся на всех.
— Да уж, — пробормотал третий голос, явно молодого воина, —
но как же краду, если в живых остается двое-трое, а все поле усеяно трупами?
Надо бы как-то снисхождение иметь...
— Да боги рази понимают? Им свое отдай. А как — не их дело.
И слушать не хотят про временные трудности.
К досаде Мрака и тихой радости остальных, луна наконец
уползла за тучу. А та нагло разрасталась, глотая звезды, и надежды, что
выберется до утра, не осталось. А в полной тьме ехать — себе на погибель.
Костер сделали скудный, во тьме собирать ветки трудно,
наскоро поужинали и тут же улеглись, обошлись даже без обычных ленивых
разговоров у костра.
На рассвете, когда люди поднимались, продрогшие от утреннего
холода, Мрак обратил внимание на очень серьезный вид Ховраха. Был тот задумчив,
а когда все выехали на дорогу, объяснил торжественно:
— Было мне видение... Поднялась из глубин земли огромная
фигура в белом. Седые волосы лежат на плечах, глаза блещут как звезды, а на
челе его высоком печать великой мудрости и знания. Посмотрел так скорбно на
меня, и рек: Ховрах, ты едешь в логово зверя. Там все смердит как в норе
хорька... Смотри же, сукин сын, не осрами! Надери ему задницу.
— Так и сказал? — спросил Любоцвет недоверчиво.
— Слово в слово, — поклялся Ховрах. — Это ж наш воинский
бог! Он и говорит по-мужски.
Холодное осеннее солнце зябко поднялось из-за края темной
земли. Маленькое, съежившееся, оно сонно смотрело на мир, который уже заждался
прихода зимы с ее метелями и толстым покрывалом снега.
Кречет завел долгий спор с Гонтой о кордоне между Куявией и
Артанией, он знал много, но Гонта теперь сам держал свою дружину на кордоне,
сталкивался с артанцами и в схватках, и в торге, знал их доводы, потому
возражал умело, рассказывал и то, чего Кречету и не снилось. Привлеченные
громкими голосами, к ним подъехали Любоцвет и Ховрах. У Любоцвета уши
вытянулись от любопытства, глаза горели возбуждением. За прошлый день и ночь он
так много узнал!
А Ховрах пожал плечами:
— Все говорят, что раздоры начались из-за земель Гога. Так и
в старых хрониках записано. И волхвы тому учат детишек... Но я-то жил в
детинце, знаю правду.
Любоцвет подпрыгнул, едва не упал с коня. Голос сорвался на
писк:
— Расскажи! Ой, расскажи...
— Да что рассказывать, — Ховрах опечалено махнул рукой. — На
самом деле все войны начинаются из-за баб. Жена царя Остапа тронулась на
волховстве, все секрет вечной жизни искала... Тут стакнулась с Тарасом, братом
Остапа. Тот тоже больше проводил времени с волхвами, чем в благородной охоте,
травле зайцев или правлении царством. Люди начали шушукаться, а Остап
вообразил, что жена ему изменяет... Однажды застал ее в башенке, где они голова
к голове с Тарасом разбирали тайные значки на медных пластинках. Сдуру
почудилось нивесть что. Он ее разрубил мечом, а потом и на брата кинулся. Тарас
едва унес ноги. Тут и началась вражда...
Любоцвет слушал с раскрытым ртом. Спросил, едва дыша:
