— Ты... лишил меня всего...
— Я? — прошептал Мрак.
— Ты... даже сына...
— Я не бросал ему в спину копье, — напомнил Мрак без всякой
жалости. — У тебя еще не подломился хребет под грузом проклятий?
Додон впился в него ненавидящим взором:
— Я отвечу перед богами... Но ты ответишь теперь. Мне.
— Что ж... Ты скажи только, каково быть убийцей собственного
сына? Каково смотреть людям в глаза?
Додон проскрежетал зубами:
— Некому смотреть! Ты их всех убил. А кто уцелел, тот ушел.
Но ты прав! Ты умрешь завтра на рассвете. За все. И за смерть моего сына.
— Он сказал, что сражается за тебя, — прошептал Мрак
разбитыми губами. — Теперь я понимаю... Мальчишка любил тебя. Он пытался своей
смертью уменьшить твою вину.
Додон задрожал. Его трясло, лицо было синим как у
утопленника.
— Да, — ответил он свистящим шепотом, — мне жить незачем..
Но сперва я потопчу твою могилу, проклятый!
Он вздрогнул, застыл, завороженный страхом. В подземелье
внезапно пахнуло холодным воздухом могилы. В каменной стене медленно проступило
огромное лицо человекозверя. Глаза полыхнули огнем, толстые губы чуть раздвинулись,
показывая клыки. Грохочущий голос проревел:
— Несчастный... на самом деле, у тебя есть еще один сын...
Измученные глаза Додон вспыхнули надеждой. Он умоляюще
прижал обе руки к груди. Мрак, переждал приступ острой боли, прохрипел:
— Молчи, дурак... Копыта откинешь, коли ответишь.
Он видел как дергается в муках царь, ибо демону, живущему в
камне, отвечать нельзя. Кто ответит, кто заговорит, тому не будет спасения от
разгневанных богов, а душу его навечно заточат в котле с кипящей смолой.
Каменное лицо повело огненным взором по темнице, скривилось
и, не слыша ответа, начало растворяться. Царь истошно завопил тонким заячьим
голосом:
— Скажи!.. Умоляю, скажи! Душу отдам, все отдам! Пусть
сегодня умру, но скажи: где мой незнанный сын?
Голос прорычал еще тише, неразборчивее, но со злобной
радостью, и даже Мрак ощутил, что нелюдским силам тоже знакомо коварство:
— Он знает, что твой сын, но молчит. Да и кто признался бы?
И ты никогда не узришь. И не будет у тебя наследника. А вот твой пленник... По
всем дорогам, где прошел, матери будут называть младенцев его детьми. Да и там,
где не был! Его роду бысть в веках...
Голос стих, серый камень стены стал ровным, разделенным лишь
на квадратные глыбы. Царь отшатнулся, взвыл дико. Мрак молча наблюдал, как
Додон выбежал, разрывая одежды. Даже из коридора было слышно, как царапает лицо
и выдирает клочья волос.
Он был в тяжелых цепях, но бронза не удержит оборотня, и
Мрак сам не понимал, что удерживает его, не дает грянуться оземь, подняться
черным волком, дождаться когда откроют дверь, сигануть мимо палача, пронестись
по коридору к выходу, а там уже по улицам Куявии и до городской стены рукой
подать, за которой спасительный лес...
Когда вывели из подвала, он с жадностью вдохнул холодный
утренний воздух, жгучий как родниковая вода. В воздухе была зима, а тучи
наползли настолько темные, что казались лиловыми. Стражи напялили полушубки,
кое-кто обул сапоги с меховыми отворотами.
Во внутреннем дворе за ночь соорудили помост, поставили
плаху. Толстый мужик в красной рубахе палача уже прохаживался по помосту, на
плече жутко блестела широким лезвием огромная секира. Лицо палача было укрыто
красным платком, только черные глаза недобро блестели через прорезь.
В трех шагах от помоста стоял царский трон. Додон сидел в
шубе, желтый и с черными кругами под глазами. Щеки обвисли, а белки глаз были
красные от лопнувших кровеносных жилок. За ним застыли как каменные столбы
телохранители, а сбоку суетливо дергаются новые советники, постельничьи,
простые и главные, что-то шепчут в оба царских уха, злобно поглядывают на
Мрака.
Был допущен и простой люд из дворцовой челяди. Они в
молчании стояли тесной толпой, редкая цепь стражников не давала подойти ближе.
Мрак поглядел на небо. У тучи вот-вот лопнет брюхо со снегом...
Попробовать уйти? Но могут подшибить и волка. В любом случае что ему лишние
минуты, если вдали от Светланы? Ветер усилился, сейчас начнется метель... Нет,
пусть лучше народ не узнает, что он из породы оборотней. Оборотней ненавидят и
боятся. А так даже пожалеют, когда палач поднимет за волосы отрубленную голову,
покажет на все четыре стороны, а потом швырнет в корзину.
Он сжал зубы, сдерживая стон, с трудом взобрался на помост.
Из раны на груди снова потекла кровь. Палач обернулся, смотрел изучающе.
— Дружище, — попросил Мрак, — размахнись получше! У меня шея
крепкая.
Плаха была новенькая, блистала свежим срезом. Он положил
голову, прижавшись щекой к пахнущему свежим соком дереву. Два толстых муравья
жадно сосали янтарную бусинку.
Краем глаза он видел как страшно и весело сверкнуло
отточенное лезвие. На миг замерло на фоне темной тучи, заблистали золотые
искры, затем топор с нарастающей скоростью ринулся вниз. Глухо стукнуло. Мрак
услышал сочный хряск, тут же на щеку брызнуло теплым.
Он повернул голову. Рядом на краю плахи лежала отрубленная
кисть руки. Пальцы еще шевелились, пригибаясь к широкой ладони. Кровь брызгала
тонкими струйками.
Вся толпа ахнула как один человек. Палач стоял, неловко
держа топор в левой руке. Правую вскинул над головой, из срубленной по кисть
руки торчал край белой, сразу же окрасившейся красным, кости. Кровь хлынула
щедро, побежала по рукаву, рубашка сразу промокла и прилипла, а культя пошла
красными пузырями и брызгала тонкими струйками.
Палач побледнел, но глаза стали страдальчески-счастливыми:
— Как видишь, царь, я верен присяге. От службы не
отказываюсь. Просто к ней больше непригоден.
Додон подскочил на троне. Глаза были как у филина,
побагровел, поднял к небу сжатые кулаки, взорвался было криком, но тут же
рухнул обратно. Глаза не отрывались от окровавленной культи.
А в народе плакали и смеялись, кричали со слезами на глазах:
— Вавил!.. Ты — человек...
— Не пролил кровь праведника!
— Вавил, тебя и семью прокормим всей улицей!
— Вавил, весь род твой прощен до седьмого колена!..
— Ты видишь, царь?
— Царь, даже палач не поднял руку на такого человека!
— Да разве это Вавил палач? Вон сидит палач, глазами лупает!
Додон велел резко:
