— Быстро другого палача.
За спиной загомонили, наказ передавали дальше, слышно было
как ушла затихающая волна говора, а потом она же вернулась, к уху царя
наклонился толстый осанистый постельничий:
— Царь, у нас нет другого!
— Как это нет?
— Всегда был один. Зачем держать еще одного дармоеда,
кормить и платить, когда один управлялся?
Царь скрипнул зубами, народ на площади ликовал. К Вавиле
тянулись десятки рук, кто-то рвал на себе чистую рубашку, общими усилиями
распанахали на ленты, сбивали друг друга с ног, спеша перевязать ему увечье.
— Все равно надо казнить, — сказал Додон сквозь зубы. — Если
нет палача, тогда... эй, позовите вон того стража!
На зов приблизился высокий крепкий воин, смелое лицо, шрам
через бровь, преданность во взоре.
— Что прикажешь, царь-батюшка?
— Прикажу, — протянул царь, он быстро окинул воина
придирчивым взором. — Все выполнишь?
— Все! — сказал воин твердо. — Хоть из окна вниз головой. Я
клятву давал.
— Тогда вытащи из ножен меч, — сказал Додон зловеще, — тяни,
тяни! Вот так... А теперь ступай вон туда и отруби вон тому голову!
Воин с мечом в руке с готовностью повернулся, сделал шаг,
остановился, медленно обернул к царю разом побледневшее лицо:
— Так это же... преступник?
— Верно, — подтвердил царь. — Отруби ему голову.
— Не могу, — прошептал воин.
Вокруг настала мертвая тишина. Додон спросил зловеще:
— Почему?
— Я воин... Я клялся защищать тебя в бою, проливать кровь на
полях сражений. Но мой меч — не топор палача! Это благородный меч.
Кто-то ахнул. Додон предложил неожиданно:
— Тогда возьми топор. Авось, себе руки рубить не станешь?
— Не стану, — согласился воин. Он прямо взглянул в грозные
глаза царя. — Но я шел на воинскую службу, а не на палаческую. Уволь, но топор
палача в руки не возьму.
В тишине Додон вскрикнул с такой яростью, что сорвался на
визг:
— Тогда... тогда я тебя положу рядом с ним! И вместо одной
головы две скатятся.
Воин сказал негромко:
— Что ж, как скажешь. Лучше быть жертвой, чем палачом. Да и
к тому же... умереть рядом с праведником — завидная доля!
К царю приблизился постельничий. Рассвирепевший Додон
брызгал слюной, орал, едва не бросался на воина с кулаками, наконец
постельничий приблизил губы к царскому уху:
— Погляди, что с народом творится!.. Это опасно. Отложи
казнь на завтра. Я сейчас пошлю гонца в Артанию. К ночи, меняя коней, сюда
прибудет их палач. Он-то и отрубит Мраку голову. С удовольствием и за
бесплатно!
Додон умолк, израсходовал запас ярости, а не успел заорать
снова, как другой боярин шепнул на левое ухо:
— К тому же можно будет казнить не при народе.
— А как это? — спросил Додон тупо. — Всегда преступников
казнили прилюдно. И чтоб другим неповадно было. И развлечение какое-то надо
простому народу...
— Это не развлечение. Посмотри на них!
— Эй, стража! — вскрикнул Додон.
Но боярин настойчиво шепнул:
— Казнишь сегодня ночью. Прямо в подземной тюрьме. Никто и
не узнает.
Однако уже в полдень его снова повели к выходу. На этот раз
вытащили на задний двор, где обычно резали скот. Высокие стены отгораживали от
мира, людей на этот раз не было, только дюжина стражей. По их хмурым лицам Мрак
понял, что наконец в самом деле настал его смертный час.
Солнце едва поднялось, воздух был морозный, в нем звенели
невидимые глазу крохотные льдинки. Через каменный забор склонялись голые ветви
деревьев. Листья усеивали двор, желтые, оранжевые и вовсе пурпурные, словно
окрашенные кровью.
Мрак вышел на середину двора, и тут тяжелый грохот заставил
повернуть голову. Из соседнего подвала шел, сильно припадая на правую ногу и
повесив голову, непомерно широкий в печах человек, на голове которого среди
отрастающих волос ясно выделялась длинная прядь.
— Гонта, — выдохнул Мрак.
Гонта шел, стиснув зубы, тяжело гремел тяжелыми цепями. У
него, как и у Мрака, были скованы руки за спиной, а к ногам прикована
наковальня. Он тащил ее, загребая землю, на камнях грохотала, высекала мелкие
искры.
Царь уже сидел в окружении советников и воевод. И хотя уже
не было Рогдая, Руцкаря, Голика, не было постельничьих, но место близ царя
пусто не бывает: льстили и гнулись едва ли не до подошв. Остальные скамьи были
пустыми, и в этой пустоте Мраку почудилось что-то обрекающее на гибель всю
Куявию.
— Гонта, — повторил Мрак громче.
Гонта вскинул голову, глаза были неверящими. Распухшее от
побоев лицо обезобразили ожоги, ноздри вырваны напрочь, а на лбу ему выжгли
огромное тавро, которым клеймят скот. Правая асть спины была в засохшей крови.
— Мрак?.. Мрак, — прошептал он, и Мрак с болью увидел, что
передние зубы красавца вожака разбойников выбиты, из десен течет кровь. —
Довелось свидеться...
— Потерпи чуть, — сказал Мрак тихо. — Скоро свидимся снова.
И уже не расстанемся.
— Врешь поди, — прошепелявил Гонта.
Додон сказал свистящим шепотом:
— Быстрее! Кончайте обоих.
Палач, огромный мужик с мешком на голове, подошел медленно,
тоже словно нехотя. В прорезях блестели глаза, лица Мрак не разглядел. В руке
палача был широкий меч со скошенным лезвием.
Мрак напрягся, видя как меч начинает медленно подниматься. И
тут раздался визгливый вопль Додона:
— Не мечом!
Палач обернулся:
— Чо?
— Не мечом, говорю! Меч — для благородных голов. Топор
возьми, дурак.
Палач нехотя отнес меч в угол дворика, что-то бормотал,
долго копался с решеткой, исчез надолго, наконец вернулся с широким топором.
Еще издали вскинул над головой:
— Этот?
Мышцы играли силой, перекатывались как толстые змеи. Додон
крикнул торопливо:
— Да-да! Быстрее руби!
Палач заново засучил рукава. Он все присматривался к шее
Мрака, посматривал на шею Гонты, сравнивал, примеривался, и Мрак видел в его
глазах растущее уважение.
— Первый раз, что ли? — сказал Мрак раздраженно. — Откуда
тебя такого привезли?
