Cердце Мрака екнуло. Боясь поверить, он даже задержал
дыхание и так шел, пока грудь не заходила ходуном. Это ветер, сказал себе. А
когда в трубе воет, то вообще такое выговаривает...
Жаба похрюкала над ухом, соглашалась. Она всегда
соглашалась, пока ее носили на себе.
Далеко впереди начало вырисовываться что-то неясное. Мрак ускорил
бег. На красном истекающем кровью небе зловеще проступали черные стены.
Темно-красные быстро бегущие тучи цеплялись за острые зубцы,
из ран хлестала дымящаяся кровь. По левой стене пролегала широкая извилистая
трещина, а в обращенной к Мраке стене зиял пролом, в который протиснулся бы
всадник на коне.
Еще не успели, подумал он с облегчением. Заделать щели,
натаскать камней да заново выложить пол, это ж за один год не починишь, что
дерзкие пришельцы из верхнего мира тут натворили за полдня!
И вдруг, едва подошел к пролому, ноги начали застывать. Он в
страхе опустил голову, волосы встали дыбом. Ступни превратились в камень! Серый
с багровыми прожилками гранит — крепкий, но мертвый камень.
— Наконец-то, — прошептал он. — Отмучался...
Ноги отказывались повиноваться, но он заставив себя
двинуться в пролом, затем потащился, громыхая каменными ступнями по
вздыбленному полу. Оказывется, не удалось бы пересидеть в каменном мешке без
окон или в жарких странах Песка! Не так, так иначе, но смерть свое возьмет...
На той стороне мрачного зала лежал, разбросав лапы,
громадный зверь. Морда была втрое крупнее бычьей, покрыта панцирем, но зверь
лежал недвижимо, из пасти как выползла струя черной крови, так и окаменела.
— Кто это вас так, ребята, — сказал Мрак с угрюмым
удовлетворением. — Вроде бы не я... Или все-таки я? Что-то с памятью моей
сталось...
Он заставил себя тащиться дальше. Холод поднялся уже до
середины голени, но колено еще из плоти, суставы хрустели, но сгибались. Он
тащился, сцепив зубы, счет его нелепой жизни шел уже не на дни, даже не на
часы.
Из-за одной двери послышалось пение. Тягостное, леденящее
душу. Он качнулся в ту сторону, покрепче перехватил секиру.
Дверь распахнулась с треском. В мрачной палате, освещенной
красными факелами, стоял жертвенный камень, а вокруг медленно шли по кругу
четверо волхвов в черном. Их фигуры с надвинутыми на лица капюшонами вселяли
дрожь. Мрак зябко повел плечами.
И тут увидел на камне человеческое тело, накрытое белым.
Руки были вытянуты, лицо вскинуто к потолку. Глаза закрыты. Так же лежала там,
во дворце Маржеля. И здесь, у темных сил, она все такая же покорная жертва.
— Бей! — хрипло вскрикнул он.
Хотел кинуться на них, но тело отказалось повиноваться. От
ног поднимался холод смерти. Уже выше колен обратилось в камень, отяжелело,
ноги не гнулись. С руганью, едва не плача от отчаяния, он каменно зашагал
вперед. Волхвы оглянулись, один небрежно отмахнулся. Из его ладони вылетел сноп
искр, метнулся в сторону Мрака.
Глава 53
Воздух сгорал на пути волховской силы, а когда искры
ударились в его тело, запахло горелым мясом, но еще больше — паленым камнем.
Мрак изогнулся от боли, но все так же каменно шел на волхвов преисподней.
Волхв только успел распахнуть глаза, как что-то тяжелое
размозжило ему череп. Второй в недоумении забормотал, удар оборвал его на
полуслове. Третий прямо из ладоней метнул слепяще белые лучи, и секира угодила
ему прямо в лоб.
Четвертый оказался мудрее: ринулся к выходу. Мрак, не в
состоянии гнаться на каменных ногах, что омертвели до развилки, метнул вслед
секиру. Угодила в затылок рукоятью, но волхв рухнул как подкошенный, руки
разбросал, не копыхнулся.
— Что значит добрый удар, — пробормотал Мрак, — никакое
подлое колдовство не устоит...
Правда, поправился про себя, если бы не та поддержка, на
которую все намекают, то удар мог бы не получиться таким хлестким.
Он обернулся к Светлане. Ее безупречно чистое лицо было
спокойным, глаза закрыты. Пухлые губы чуть приоткрылись, словно в последний миг
прошептала чье-то имя.
— Спи, — прошептал он мертвеющими губами, — любимая, спи...
Звериная боль разламывала череп. В висках стучало, перед
глазами колыхалась красная пелена. Во рту было сухо, потом он ощутил соленое,
теплое. Холод поднялся до живота, и он ощутил как онемели внутренности,
превратившись в камень.
Шатаясь, он раскачал тело — только бы не упасть! — заставил
себя приблизиться к столу. Там лежала огромная толстая книга, а рядом стояли
песочные часы. Переплет из темной кожи, углы обуглены, выглядывает почерневший
краешек доски. Пахло древностью.
Мрак ухватился за край стола, чтобы не упасть. Книга
занимала половину стола, на переплете странные буквы, если и не прочел, то
угадал. Книга Судеб!
— Мрак, — прохрипел он. — Меня зовут Мрак...
Трясущимися руками — холод поднимается уже к сердцу —
раскрыл книгу. Страницы из тончайшего пергамента внезапно пришли в движение. С
немыслимой скоростью переворачивались, мягко шелестя, у него только серело в
глазах, и вдруг замерли, открыв Книгу почти на середине.
Там было множество знаков, у него рябило в глазах, никогда
бы не подумал, что на свете столько народу, или тут и все звери, хотя почему бы
нет, иные звери лучше иных человеков, а то и гады лучше...
Одни значки вспыхнули темнобагровыми закорючками, но по мере
того как Мрак смотрел на них, медленно гасли, как угли в догорающем костре.
— Вот и моя жизнь, — прошептал он горько.
Боль стала острее, в глазах плыло. Холод поднялся к сердцу,
стиснул ледяной лапой. Остро кольнуло, и Мрак ощутил как сердце перестало
биться. Он слышал далекий звон, и уже не понимал, в его голове или за стенами.
Внезапно пустые песочные часы наполнились песком. Но он был весь внизу, а
сверху струилась тончайшая струйка, последние песчинки падали вниз.
Жаба прыгнула на книгу, почесалась, прыгнула обратно на
плечо. Мрак едва не упал, но в глазах на мгновение очистилось. Слабеющей рукой
он вытащил нож и соскоблил гаснущие закорючки.
В этот момент упала последняя песчинка. В нижней посудине
замерла горка нежнейшего песка, а в верхней было пусто. Мрак тряхнул головой.
Из глаз разом ушла багровая пелена, он глубоко-глубоко вздохнул, и острая боль
едва не разорвала грудь.
Боль стегнула по телу, и он едва не закричал от внезапного
ощущения своей дикой силы, своего могучего тела, своих сильных рук... А большое
сердце проснулось и судорожными толчками погнало, наверстывая, по жилам горячую
жизнь. Во всем теле стало горячо. Внутренности и ноги пекло, будто туда залили
расплавленный свинец. Его всего кусали злые мурашки, будто отсидел себя
целиком.
