— А я никем здесь не хочу быть, — вдруг сказала первая. —
Здесь роскошь, богатства... но все заперты в каменных стенах. Они не видят
великолепных закатов солнца, не видят вообще неба! А я хочу мчаться на горячем
коне, видеть бесконечную дорогу.. Моим глазам больно, когда взгляд упирается в
далекие скалы или пусть даже едва заметную стену леса. А здесь все время видеть
каменные стены?
Воцарилось молчание. Мрак затаил дыхание. Он понимал эту
женщину, которую назвали Марой. Ему тоже душно в комнатах детинца, где низкие
потолки, толстые стены и крохотные окошки, да и то забранные толстыми решетками.
Только вместо голой степи, где от тоски выть хочется, хорошо бы в лес,
настоящий дремучий лес с его корягами, выворотнями, завалами, валежинами,
торчащими корнями на каждом шагу, трухлявыми пнями, лесными болотцами и топями!
От женщин пахло свежестью. Все юные, а если пятая не столь
молода, как остальные, но это только Мраку с его звериным чутьем заметно, но
даже на его человеческий взгляд она не отличается от своей дочери Мары: с такой
же упругой кожей, тонкая в поясе и с крепкой торчащей грудью, несмотря на
размеры, быстрая и здоровая. А грудь оттопыривается так нагло оттого, что ее
хозяйка часто стреляет из лука — для этого нужны сильные грудные мышцы.
Одна поляница поднялась:
— Проверю вход на лестницу.
— Думаешь, наши заснули?
— Или уже здешних мужиков пользуют?
Поляница пожала плечами:
— Медея велела не спать и быть настороже. А зря не скажет.
Мрак видел как все посерьезнели. За шутками прячут тревогу.
Не зря же даже далеко заполночь не спят. Оружие под руками. Три кувшина с
вином, дар Светланы, стоят нетронутые.
Он заметил как две сперва прислушались у двери, разом сняли
запоры, поляница выскользнула, а дверь за ее спиной тут же крепко заперли и
снова долго прислушивались. Лишь много погодя одна сказала негромко:
— Интересно, что сама Медея ждет? И что мы высиживаем, не
высовывая носа?
— Может быть, — предположила другая, — что Горный Волк и Руд
перебьют друг друга, а мы возьмем царство готовенькое?
— Размечталась!
— А чем плохо помечтать?
— Это Медея может и мечтать... и править. А больше ни у кого
так не получается.
— Надеюсь, Медея в этом мрачном сарае, именуемом дворцом, не
потеряет свою скрыньку.
Женщины захихикали. Мара сказала насмешливо:
— И чего она так прячет?
— Она все еще уверена, что никто на свете не знает тайну ее
скрыньки?
— Ну, ты же видишь, как она ее бережет! Мол, там обереги
бога, который помогает ей в битвах, утешает, раскрывает некие тайны. Смотрите,
не проговоритесь, что знаете!
Мрак тихонько отступил. Если и опасны, то все равно рука не
поднимется драться с женщинами. Да еще вот так: выскочив внезапно, перепугав
досмерти. Они же пустят лужи от страха, а ему будет скользко и горячо...
Всего через полдюжины шагов уловил знакомый запах женских
притираний. Пока протискивался в узком ходе, нос уже нарисовал тесную палату,
тусклый светильник, смутно проступили тела двух женщин... Он прислушался,
уловил ровное дыхание, а пальцы уже бесшумно вытащили глыбу.
Навстречу волной ударил жаркий воздух, настоянный на
ароматах душистых масел, догорающего светильника, и запахах двух женских тел,
распаренных, истекающих призывными ароматами.
То ли народ раньше был мельче, то ли все были оборотнями, но
пришлось обернуться волком, только так протащил свой зад в узкий проход.
В тесной комнате был полумрак. У ложа на шкуре снежно белого
пардуса лежала могучего сложения поляница, даже во сне сжимала кривой меч. Ее
острые груди вызывающе смотрели в потолок, но глаза Мрака прикипели к ложу.
Там раскинулась самая роскошная женщина, которую могло
измыслить мужское воображение. Полная, сочная, белокожая, с огромной грудью и
широкими вздутыми ягодицами, она лежала, бесстыдно раскинувшись в полной
безопасной наготе. Нежное лицо, сочный рот, румяные щеки, длинные черные
волосы, что привычно разметались по подушке...
Мрак сглотнул ком в горле. Медея, царица поляниц, во сне не
выглядела грозной воительницей. Напротив, сейчас это была женщина, созданная
для мужских восторгов.
На трясущихся ногах он отступил в угол, оборотился в
человека. На этот раз боль от превращения была острой, едва не вскрикнул.
Понял, что в таком состоянии оборачиваться рискованно, но уже шагнул к ложу,
осторожно обходя поляницу.
На шее Медеи поблескивал золотыми нитями тонкий шнурок. Сама
золотая скрынька, не большее наконечника для стрелы, выглядывала краешком,
зажатая белоснежными молочными горами. Мрак. чувствуя как пересохло в горле,
уже не стыдясь наготы, дрожащими пальцами поддел шнурок, потащил. Скрынька
выдвинулась чуть, но дальше цепочка натянулась туго, а Медея во сне капризно
надула губы, что-то пробурчала.
Мрак замер, выждал. Воздух был спертый, жаркий, пропитанный
благовониями, душистыми травами, ароматными смолами. По спине побежала горячая
струйка пота. На лбу собрались крупные капли. Если какая сорвется на белое
нежное тело Медеи, та проснется с криком, обожженная!
Снова зацепил пальцем, а другой рукой, что тряслась как у
больного, прикоснулся к груди, попробовал высвободить скрыньку, прошептал в
отчаянии:
— Боги, дайте мне стойкости... Никогда раньше не просил!
Наконец скрынька выскользнула, влажная и блестящая, а Мрак
все еще придерживал грудь царицы поляниц. С огромным трудом, ломая себе кости,
заставил отнять руку. Грудь колыхнулась и замерла, глядя нежным ярко-розовым
бутоном в низкий свод.
— Боги, укрепите меня еще чуть-чуть...
Скрыньку так трясло на ладони, что Мрак задержал дыхание,
боясь уронить. Перервать такой шнурок нечего и думать, проще разорвать
бронзовую цепь со звеньями с кулак, и Мрак осторожно снял с пояса поляницы нож.
Та лишь хрюкнула в богатырском сне, ее пальцы пощупали рукоять меча. Мрак
перехватил острым лезвием шнурок, отступил со скрынькой на ладони.
Его трясло, перед глазами был красный туман. В голове бухали
молоты. Сердце могучими ударами разламывало грудь, а в чреслах творилось такое,
что Мрак поспешно бросил скрыньку в темную дыру, сдуру попробовал пролезть
следом, но на этот раз едва просунул голову: разбух так, что полстены пришлось
бы снести — сцепил зубы и переждал острую боль превращения в волка,
протиснулся, снова превратился в человека, уже не помня себя кое-как поставил
камень на место, рухнул в беспамятстве.
Сколько так лежал, не помнил, но подземный холод кое-как
отрезвил, привел в чувство. Ноздри еще улавливали дразнящий запах двух женщин,
но в эту щель не протиснуться и волоску, запах слаб, и бороться с искушением
проще.
