Затем, во второй главе, мы рассмотрим, как лондонцы и парижане учились гулять. В средневековом городе никто не гулял — по крайней мере, никто, кто что-то собой представлял. Ну а работяги, не по своей воле пустившиеся в опасное путешествие по городу пешком, не «прогуливались», а, скорее, уворачивались — от повозок, карет, собак, господского хлыста… В период, который я выбрал для описания, улицы города постепенно превращались в места для приятных прогулок, пышных парадов и роскошных магазинов. Но чтобы прогулки по городу стали приятным и в общем безопасным занятием, городская архитектура должна была коренным образом измениться. Прежде всего, следовало осветить темные улицы города, оснастить дома водосточными желобами, обозначить тротуары и, самое главное, замостить их! Необходимо было также изменить отношение горожан: жизнь в городе должна была стать увлекательным действом, в котором они сами захотели бы принимать участие — как днем, так и ночью. И здесь на сцене впервые появляется flâneur — фланёр, наиболее типичный представитель современного городского пейзажа; ни одно описание нынешнего города не обходится без этого персонажа. Традиционно считается, что фигура фланёра появилась в девятнадцатом веке, однако я расскажу о зарождении «фланёрства» в веке восемнадцатом.
В третьей главе мы рассмотрим еще одно явление, которое, согласно общепринятому мнению, парижане экспортировали в Лондон, — ресторан. Начав во времена Мерсье с предоставления весьма аскетических услуг по очищению желудка и восстановлению сил, ресторан в скором времени сильно расширил поле своей деятельности. Как мы увидим, лондонцы и парижане по-разному рассматривали задачи ресторана: первые ходили туда покрасоваться, в то время как последние предпочитали анонимность.
В четвертой главе мы окунемся в мир развлечений: танцев и песен, популярных в восемнадцатом и девятнадцатом веках, в мир водевиля и варьете. И низкие переливы звуков песни «Шампейн Чарли», и бесстыдно-веселый канкан, и искрящаяся, бурлящая ночная жизнь «Веселого Парижа» зародились именно в результате культурного диалога двух столиц.
«Современный город — это одновременно и сложившаяся окружающая среда, и текст, который пишем мы сами. Он состоит из кирпичей и цемента, но овеян фантазиями, являющимися плодом нашего воображения. Воображаемый город плетет бесконечную паутину аллюзий, метафор и ассоциаций вокруг реально существующих зданий, улиц и площадей. Ловя отблески наших грез, меняется дизайн зданий, что, в свою очередь, дает жизнь новым фантазиям и сказкам».
В пятой главе мы рассмотрим один такой воображаемый город в эпоху fin de siècle: ночной, преступный мир криминала — необходимое звено, соединяющее обыденные, земные, «нормальные» аспекты нашей жизни с пугающими, полумистическими отклонениями от нормы. Здесь в роли детектива выступит фланёр.
В шестой главе мы посетим некрополь, или «город мертвых». Пригородные кладбища взамен церковно-приходских впервые появились в наполеоновском Париже с открытием Пер-Лашез. Факт того, что мертвые переехали из переполненных приходских погостов в центре города в просторные «кладбища-парки», говорит о том, что городские власти наконец-то задумались о решении давней проблемы скученности захоронений, угрожавшей здоровью горожан. Лондонцы тотчас же переняли стиль, планировку и расположение парижских кладбищ: в последующие десятилетия здесь появились Кенсал-Грин (1832 г.) и другие частные кладбища. Ну а на стиль этих новомодных «последних пристанищ» изначально оказала сильное влияние английская культура: англомания, распространенная во Франции до 1789 года, диктовала французским аристократам моду на английскую поэзию и ландшафтную архитектуру. Вот из таких запутанных взаимосвязей и возник новый «кладбищенский стиль». Очистив территории от претензий бедняков, средний класс построил для своих мертвецов идеальный город, первую модель «пригородного парка», где живущие смогут, когда придет их черед, обрести успокоение.
Приведенные в книге конкретные случаи базируются на архивных документах, планах, рисунках, офортах, чертежах и фотографиях, а также на материалах газет и журналов. Я старался по возможности не использовать дорожные дневники: они представляют собой особый жанр, связанный в большей мере с личностью автора и его собственными нуждами и чаяниями, нежели с проблемами населения, проживающего в том или ином городе. Я широко использовал художественную литературу, не только из-за подробного описания деталей и особенности «места действия», которым изобилуют некоторые романы, но и из-за того, что писатели невольно формировали у читательской публики отношение к своему городу. Например, совет Шерлока Холмса в рассказе Артура Конан-Дойла «Человек на четвереньках»: «Никогда не заходите восточнее Олдгейта без револьвера, Ватсон!» — наглядно показывает, как автор и его читатели относились к Ист-Энду. Возможно, стиль авторов «второго плана», которых мы будем цитировать на страницах этой книги, покажется искушенному читателю менее «литературным», чем произведения общепризнанных авторитетов, чьими цитатами пестрят исторические исследования Лондона и Парижа. Однако не стоит забывать, что в свое время эти писатели тоже пользовались читательской популярностью. Мы выбирали таких авторов, чьи суждения выходят за рамки привычных нам, хорошо известных канонов Бальзака, Бодлера и Диккенса.
Возможно, вам показалось странным, что главными героями исследования стали именно эти два города: ведь мы привыкли считать антиподами «Большой волдырь», одно название которого вызывает в памяти творчество Уильяма Хогарта и Чарльза Диккенса, и «Веселый Париж», Столицу наслаждений, где по тенистым бульварам бесцельно слоняются бодлеровские фланёры и другие охотники за наслаждениями. Историки не устают повторять, что британцы в восемнадцатом веке привыкли противопоставлять себя «этим странным» французам. Две нации «были врагами по необходимости» и честно старались соответствовать чертам назначенных им национальных характеров.
Лондонцы смогли взглянуть на отсутствие у них такого количества великолепных соборов и дворцов позитивно: ведь это доказывало наличие в Англии свобод, которых не давала французам римская католическая церковь с ее деспотизмом и религиозными предрассудками. Представители Георгианской эпохи
[15] называли французов «деревянные башмаки», намекая на сабо, которые носили скуповатые французские крестьяне, в то время как их английские собратья щеголяли в кожаных туфлях. Парижане, в свою очередь, мечтали сложить всю тяжелую работу и мелкую торговлю на плечи «подверженных сплину», раздражительных и меланхоличных лондонцев, которые из-за самого факта своего рождения не умеют наслаждаться прелестями жизни, доступными во французской столице.
Многие книги и выставки документально запротоколировали отношения между Берлином и Санкт-Петербургом, Парижем и Римом, даже Римом и Эдо, однако исследований, посвященных Парижу и Лондону, до сих пор нет. Каждому из этих городов в отдельности были посвящены тонны литературы, но на протяжении нескольких веков ни одному историку почему-то не пришло в голову провести их сравнительный анализ.
