Тесная дружба с большим кругом людей вынуждала Дега вести образ жизни, совершенно отличный от образа жизни других импрессионистов. Незадолго до смерти Дега почти ослеп и, однако, продолжал регулярно посещать Оперу, где абонировал ложу на двадцать лет вперед, и не менее трех раз в неделю ужинать в городе. По вечерам, после трудового дня, он надевал фрак и отправлялся в один из особняков на равнине Монсо. В молодости Дега часто проводил лето на модных пляжах и в водолечебницах, где своими остротами постоянно веселил сидящих с ним за столом, или же гостил в замке у кого-то из друзей. Многие искали общества Дега из-за его ума, высокой культуры и веселого нрава, сделавших его на целых полвека соперником Форена.
К старости Дега становился все более жестоким, а после «дела Дрейфуса» он вообще стал невыносимым. Стоило Дега заподозрить, что кто-либо не одобряет его взглядов, он выходил из себя и порывал с этим человеком всякие отношения.
Любовь Пруста
«Дело Дрейфуса» стало причиной разрыва Дега с госпожой Штраус, его любимейшей собеседницей. Умнейшая женщина, дочь старика Алеви, автора «Еврейки», оставшаяся вдовой после смерти Жоржа Бизе, с которым познала и страсть, и разочарование, во второй раз она вышла замуж за Эмиля Штрауса, адвоката Ротшильдов, попав из нищеты в полный достаток. Она принимала в своем доме самое блестящее общество. Юный Марсель Пруст, друг ее сына и соученик по лицею Кондорсе, забрасывал ее цветами от Лашома. Ум и меткие реплики госпожи Штраус были широко известны, а ее фрондерство резко бросалось в глаза. Одной даме, пожелавшей поставить ее в неловкое положение вопросом о кровосмесительных браках, она ответила: «Мадам, по этому поводу ничего сказать не могу, сама я готова разве что к адюльтеру». Когда Гуно после концерта заметил, что музыка «восьмиугольна», госпожа Штраус не без жеманства промолвила, что он читает ее мысли. Она дожила почти до восьмидесяти лет и заявила пришедшему к ней в надежде обратить ее в истинную веру священнику: «Господин аббат, во мне так мало веры, что мне и не стоит ее менять».
Дега боготворил госпожу Штраус и даже сопровождал ее на примерки к портнихам. «Дело Дрейфуса» рассорило их (ведь мадам была еврейкой), и Дега перестал видеться с ней, отчего очень страдал. Чтобы оправдать их разрыв, он обычно говорил, что «эта дама слишком поглощена светскостью».
Светская хроника
Импрессионисты в большинстве своем были светскими людьми — и не только те из них, кто были богаты. Факт довольно неожиданный, но неоспоримый. Кроме Сезанна, Сислея и Писсарро, по разным причинам не признававших света, остальные всеми силами стремились туда попасть. Эмиль Золя поддался искушению и уговорил-таки Сезанна посещать вечера, которые стал регулярно устраивать с 1868 года. Неуверенный в себе Сезанн вел себя на них нарочито вызывающе: в то время как дамы являлись в декольтированных платьях, а мужчины — во фраках, он приходил в рабочей одежде. После ужина Сезанн, нарочно утрируя свой южный акцент, мог громко сказать: «Послушай, Эмиль, у тебя слишком жарко, позволь мне снять куртку!»
Золя чувствовал себя неловко и пытался объяснять гостям, что его друг из прекрасной семьи и что он художник с большим будущим…
Если же говорить о Сислее, то стать светским человеком ему помешала бедность, а Писсарро — его социалистические взгляды.
Мане, Дега, Гийме, Кайботт и Берта Моризо принадлежали к высшему свету по праву рождения и артистическим кафе предпочитали модные салоны. Простолюдин Ренуар бывал в свете, чтобы иметь возможность подсмотреть новые цвета и формы. Он любил писать женщин в вечерних туалетах, с декольте и расшитыми корсажами, среди великолепных интерьеров. Конечно, он не был светским «львом» в обычном понимании, но ценил светское общество, так как к нему принадлежали его покровители. Почитатели Ренуара вводили его в великосветские салоны, что давало художнику возможность получать выгодные заказы. Еще до 1870 года, благодаря Антону Бибеско, Ренуар познакомился с семьями Казн д’Анвер, Эфруси, Берар и Жермен, сказочно богатыми и к тому же любившими искусство. «Господин Ренуар, — бросил ему в лицо при свидетелях Дега, — вы бесхарактерный человек. Это недопустимо — писать живописные полотна на заказ, вы что, работаете на мешок с деньгами?» Довольно оригинальный выпад, если учесть, что он прозвучал из уст сына банкира и человека, принадлежавшего к высшему обществу. Но разве Дега мог упустить удобный случай и не сказать очередную колкость?
Салон госпожи Шарпантье
Итак, в эпоху, когда художники составляли единую группу, светская жизнь оказывалась немаловажным фактором. Светские «львы» нередко делали импрессионистам отличную рекламу, ибо, не в пример средним буржуа, были лишены предрассудков и косности последних. Обладая определенным свободомыслием, они, в отличие от прочих, не стремились защищать академическое искусство, находя забавным отстаивать точку зрения, противоположную общепринятой, и защищать отверженных.
Именно в доме коменданта Лежона, родственника Базиля, владевшего пером более искусно, чем шпагой, Мане познакомился с Бодлером, благоговевшим перед его творчеством также, как прежде — перед искусством Делакруа. Столь экзальтированное поклонение его таланту стесняло Мане и даже вызывало недовольство — то же самое, впрочем, некогда происходило и с Делакруа. Несколько лет спустя в том же доме, у коменданта Лежона, Клод Моне встретил Барбе д'Оревильи, Гамбетту и Виктора Массе, а также Эдмона Мэтра, ставшего впоследствии его другом.
После Коммуны наиболее популярным среди импрессионистов стал салон госпожи Шарпантье, супруги известного издателя, печатавшего произведения Флобера, Мопассана и Золя. Эта полнотелая богиня совершенно безосновательно считала себя похожей на Марию Антуанетту, что дало повод ее знакомым говорить, намекая на приземистость мадам, что, в отличие от Марии Антуанетты, ее укоротили снизу.
[65]
В своем доме на улице Гренель она принимала всех сколько-нибудь признанных в первые годы Третьей республики художников, публиковавшихся у ее мужа писателей и политических деятелей. Маргарита Шарпантье была очень влиятельной женщиной и хорошо это знала.
На ее пятничных вечерах совсем не чувствовалась чопорность, а, напротив, царило веселье. На них собирались: Гамбетта, Клемансо, Жюль Ферри, Викторьен Сарду, Альфонс Доде, Эмиль Золя, Тургенев, Анри Бек, Эдмон де Гонкур, Поисманс, Флобер, Робер де Монтескью, а из художников — Форен и не слишком ортодоксальные помпьеристы, как, например, Каролюс-Дюран, Жерве, Эннер, Ниттис; здесь же бывали и почти все импрессионисты.
Ренуар, которого привел Теофиль Готье, нашел у госпожи Шарпантье покровительство и поддержку, благодаря ей получил несколько крупных заказов, позволивших ему без больших потерь преодолеть глубочайший экономический кризис, начавшийся в 1874 году. Мощный толчок его карьере дал написанный им портрет госпожи Шарпантье с дочерьми.
[66] О том, чтобы поместить портрет столь влиятельной персоны на Салоне 1879 года в каком-нибудь углу, не могло быть и речи. И верно, картину повесили весьма удачно, после чего на художника посыпались похвалы критиков и общественности.
