Спустя некоторое время, в разгар Коммуны, судьба снова свела Ренуара с Риго. На этот раз Риго, ставший генеральным прокурором восставших, спас жизнь Ренуару, которого возбужденная толпа приняла за версальского шпиона, засланного разведать оборонительные укрепления Парижа. Его привели во двор мэрии VI округа Парижа, и ему угрожал расстрел, как вдруг будто по мановению волшебной палочки в сверкающем мундире, с красным шарфом на груди явился беглец из Марлотт. Ренуар окликнул его. Риго узнал своего спасителя, и они бросились друг другу в объятия. Всё мгновенно уладилось: Риго объяснил коммунарам, что гражданин Ренуар великий художник, а не шпион, и сверх того патриот, потому что когда-то спас ему жизнь. Спели «Марсельезу», на том все и закончилось.
Итак, получив благодаря Риго пропуск, Ренуар мог когда угодно пересекать линию фронта, чтобы повидаться с семьей в Лувесьенне. А чтобы возвращаться обратно, он приобрел у князя Бибеско, руководившего версальцами, другой пропуск. Ему оставалось только внимательно следить за тем, чтобы их не перепутать, иначе он рисковал навлечь на себя очень большие неприятности.
Война 1870 года
Еще несколько слов о судьбе Риго. Захваченный в плен после падения Коммуны, он был расстрелян без суда. Рассказанный нами драматический эпизод наводит на мысль о том, что во время Франко-прусской войны и Коммуны импрессионисты занимали неодинаковую позицию. Так, когда Сезанну было двадцать, он вытащил несчастливый билет в жеребьевке и должен был идти в армию. Ситуацию сумел исправить отец, нанявший сыну дублера. Равнодушный к политике Сезанн в 1870 году укрывался в Эстаке, не желая надевать военный мундир, а ведь во время войны его должны были призвать, даже несмотря на «дублера». Однако мобилизация осуществлялась так медленно, а поражение было таким молниеносным, что к тому времени, когда жандармы, разыскивавшие уклонявшихся от воинской повинности, оказались на пороге дома в Жа-де-Буффан в Экс-ан-Провансе, чтобы вручить Сезанну повестку, война уже закончилась. Вскоре появился Золя, столь же мало горевший желанием исполнять свой воинский долг, и друзья вместе с их подругами провели несколько безмятежных дней среди платанов и сосен — ведь у Золя как раз был медовый месяц. Один рисовал, другой писал. А бедняга Базиль, мобилизованный в самом начале войны, погиб на поле сражения.
Случай с Сезанном был не единственным. Буден и Диаз добрались до Брюсселя, где жили поклонники их живописи. Клод Моне сначала укрылся у отца в Гавре — тетушка Лекадр незадолго до того умерла, не оставив ему наследства, — а после разгрома решил перебраться в Англию. Уволившись в запас после года службы в Алжире в 1861 году — история довольно запутанная, — он заболел брюшным тифом и был отправлен во Францию на лечение; на остававшийся срок службы тетушка наняла вместо него добровольца, так как Моне чувствовал, что больше не в силах продолжать службу В 1870-м, после начала войны, бросив на произвол судьбы жену и ребенка, не умерших от голода только благодаря милосердию друзей, он с легким сердцем, как говаривал маршал Лебёф, сел на корабль и отплыл в Англию.
В Лондоне Моне разыскал Бонвена, Добиньи и Писсарро. Бегство последнего простительно. В связи с наступлением вражеских войск Писсарро вынужден был в спешке покинуть Лувесьенн. Едва он прибыл в Лондон, как ему сообщили, что дом его захвачен пруссаками, полностью разграблен и превращен в скотобойню. Однако художник не мог и представить, каковы были масштабы катастрофы в действительности. Вернувшись в Лувесьенн после того, как его покинули немцы, Писсарро обнаружил, что полторы тысячи полотен, которые оставались в мастерской, были либо уничтожены, либо украдены или испорчены — большинство холстов солдаты использовали в качестве настила в бойне.
Кавалерист Ренуар
Поведение Базиля, как мы уже отмечали, можно было назвать рыцарским. Мане, Дега и Ренуар тоже вели себя достойно. Первые два записались в Национальную гвардию; Мане стал штабным офицером и находился под началом — ирония судьбы! — капитана Мейссонье, который смотрел на него свысока; Дега стал артиллеристом и влился в ряды бойцов батареи защитных укреплений на 12-м бастионе. По окончании службы оба вернулись домой и щеголяли в мундирах в салоне Берты Моризо, остававшейся в Париже; особенно важничал Мане, сшивший себе роскошный мундир фантазийного покроя.
А вот Ренуар был самым настоящим солдатом. Отказавшись от теплого местечка при штабе, предложенного ему князем Бибеско, он записался в кавалерию, хотя до этого момента ни разу не сидел на лошади. Вначале его отправили на обучение в Бордо, затем он попал на сборный пункт пополнения кавалерийского состава в Тарб, где его обучали верховой езде. Против всякого ожидания, Ренуар оказался превосходным наездником. Благодаря командиру эскадрона, заказавшему ему портрет жены, художник был избавлен от нарядов и особых трудностей не испытывал. После поражения Франции он был демобилизован и вернулся в Париж, сохранив о войне только приятные воспоминания.
Грандиозный план
Плачевно закончилось приключение, случившееся с Моне летом 1865 года в лесу Фонтенбло, во второй его приезд в Шайи, в тот самый момент, когда он завершал работу над одним из первых своих шедевров — картиной «Мостовые в Шайи». Один английский спортсмен, поселившийся в «Золотом льве», во время тренировки неудачно бросил диск и попал Моне в лодыжку левой ноги. Вопреки распространенному мнению, будто у него был перелом, речь шла лишь о трещине и сильнейшем ушибе. Оказавшемуся рядом Базилю представился удобный случай блеснуть своими медицинскими познаниями. При помощи противовесов он соорудил аппарат, вытягивавший поврежденную ногу друга в правильном положении. Из прикрепленного сверху ковшика тонкой струйкой стекала вода, охлаждая ушиб. Проведенное лечение, процесс которого зафиксирован в картине Базиля «Моне после происшествия в Шайи», позволило Моне уже через несколько дней встать на ноги.
Именно в это время Моне, оставшийся на пять месяцев в Шайи, начал работу над задуманным им огромным — 6x4,6 метра — полотном, равным по размерам грандиозной «Мастерской» Курбе, которое он назвал «Завтрак на траве» — в знак уважения к Мане. На картине не было обнаженных тел, только элегантные дамы под зонтиками и мужчины в рединготах. Полотно было задумано в первую очередь для того, чтобы изучить освещение в лесу — в тени деревьев и на поляне.
Это смелое начинание, предпринятое двадцатипятилетним юношей, заинтересовало всех. Живший в то время в Марлотт Курбе навестил Моне в Шайи, дабы щедро помочь советами и приободрить юного коллегу, к которому всегда благоволил. К удивлению, Курбе повел себя весьма неожиданно: он посоветовал юноше умерить свой пыл. В результате картина так и не была завершена: то ли духу не хватило, то ли Моне осознал, что еще не созрел для осуществления своего замысла, но он прекратил работу и более к этой картине не возвращался.
Превращение «Завтрака на траве»
Этому незаконченному полотну предстояло пережить неслыханные в истории искусства приключения. Моне, как водится, оставил картину под залог хозяину гостиницы «Золотой лев», но полностью оплатить счет ему не удалось, даже несмотря на субсидии тетушки Лекадр.
Только много лет спустя он разыскал холст в сарае, где тот хранился в свернутом виде. Видя, что изъеденный сыростью холст не подлежит восстановлению, Моне отрезал куски, не тронутые влагой, а остальное выбросил. Один из кусков, сменив многих хозяев, оказался в руках богатого ливанского коллекционера, другую часть опытный торговец Жорж Вильденштейн разыскал после войны в мастерской в Живерни… и передал в дар Лувру. Благородный поступок и в то же время удачный ход Вильденштейна в споре с ливанцем, не уступавшим принадлежащий ему кусок холста в надежде, что, устав от борьбы, Жорж Вильденштейн уступит ему свой. Передав свой холст Лувру, французский маршал лишил ливанца последней надежды. Еще один примечательный штрих в этой истории: холст был передан в дар в благодарность за полученное от национальных музеев разрешение на вывоз из страны картины Жоржа де Латура «Гадалка». Картина наделала много шума в Соединенных Штатах: газеты протестовали против огромной суммы, которую выплатил музей «Метрополитен» Нью-Йорка, после чего дело было передано во французское Национальное собрание. Андре Мальро, только что заступивший на пост министра культуры, вынужден был выслушивать незаслуженные упреки за коммерческую операцию, к которой он не имел никакого отношения.
