Еще не зная, что станет цезарем, хотя и занимал важные государственные и военные должности, Траян, тем не менее, искренне заботился о своем подопечном. Помог молодому человеку в самом начале его жизненной карьеры, а когда тому пришло время служить в армии, позаботился и об этом, устроив на службу в самой Испании, затем в рейнских легионах. Символичным был и следующий факт в биографии Адриана: именно он первым сообщил своему опекуну, находящемуся тогда в Кёльне, о смерти императора Нервы. Собственно, с этого момента Траян, уже официально усыновленный Нервой ранее, стал правителем империи, карьера же Адриана сделалась еще более стремительной. Он принял участие в походе на Дакию, причем дважды награждался за отвагу; стал занимать высшие государственные должности, в том числе был избран в сенат. Во время второго похода на даков сражался с задунайскими сарматами. В 108 году стал консулом. Через несколько лет воевал в Армении и Месопотамии. Когда цезарь в 117 году решил вернуться в Рим, Адриан получил ключевую в то время должность наместника Сирии и командование армиями на Евфрате. Так кто же стал бы сомневаться, что именно в нем Траян видел своего наследника?
Впрочем, некоторые утверждали, что на смертном одре Траян формально усыновил Адриана. Другие возражали, заявляя, что это выдумка двух человек, покровительствующих Адриану: Аттиана, бывшего опекуна Адриана, впоследствии префекта преторианцев, и императрицы Плотины. Историк Кассий Дион, ссылаясь на своего отца, якобы досконально изучившего все обстоятельства, пишет следующее: «Смерть Траяна несколько дней скрывали для того, чтобы предварительно иметь возможность сообщить об усыновлении Адриана императором. Письмо в сенат, извещающее об этом, подписано, однако, не Траяном, а Плотиной, а такого никогда прежде не случалось». Находились и такие, кто рассказывал, будто все происходило следующим образом: когда цезарь уже скончался, некто у его ложа, укрывавшийся за занавесом, в присутствии свидетелей голосом слабым, но очень похожим на голос Траяна совершил церемонию усыновления.
Впрочем, все эти слухи и предположения, естественно возникшие при подобных обстоятельствах, не имели никакого значения. Переход власти прошел спокойно, без потрясений. О кончине Траяна в цилицийском городе Селине пребывавший в Антиохии Адриан узнал И сентября 117 года. Тамошние легионеры тут же провозгласили его императором, и он немедленно выехал в Селин, находящийся от Антиохии в нескольких днях пути. Тело императора было отправлено в Рим, сопровождали его вдова — императрица Плотина, префект Аттиан и племянница покойного Матильда, она же теща Адриана. Самому Адриану пришлось остаться в Сирии — того требовала создавшаяся там непростая ситуация. Уже получив звание императора, Адриан отправил послание в сенат с просьбой причислить покойного к сонму богов и признать волеизъявление армии, объявившей наследником его, Адриана. К этому он приложил письменную присягу, где клялся полученную власть употребить исключительно на благо государства и не приговаривать к смертной казни ни одного сенатора, а также заранее отказывался ото всех присваиваемых ему особых званий и почестей. Сенат и в самом деле со всем согласился. Кажется, возникли некоторые сложности лишь с обожествлением Траяна, впрочем, это следует признать вполне естественной реакцией живых по отношению к умершему.
Что же представлял собой новый император? Он получил власть в 41 год. Это был мужчина высокий, видный, в полном расцвете сил, неутомимый пехотинец и отличный всадник, неустрашимый и ловкий охотник, сразивший копьем не одного крупного зверя и даже льва. Изображения Адриана на монетах и статуях говорят о правильных, мужественных чертах лица, густых, ухоженных волосах и бородке. Упомянутая бородка стала потрясением для современников, ведь он первым из императоров отрастил ее. Все предыдущие цезари старательно брились в полном соответствии с древнеримской модой, а после Адриана, наоборот, на протяжении целых двух столетий, включая и Диоклетиана, государи Рима носили бороды, разумеется, разной длины и всевозможных видов, в зависимости от моды и собственных вкусов. Почему же именно Адриан столь решительно нарушил традицию? Ведь в его время бородатыми были лишь интеллектуалы, как бы мы выразились теперь, то есть профессора, философы, писатели, а также служители разных культов. В том-то и дело, ведь, отпуская бороду, Адриан стремился показать всем, что он прежде всего интеллектуал. И он действительно был таковым, хотя прослужил в армии не один год, с самых юных лет, и, будучи офицером, всегда отлично справлялся со своими обязанностями, что отличало его и впоследствии в любой должности военного.
Адриан не просто увлекался поэзией, но и любил ее, а также искусство в целом, философию, риторику, мистику, все таинственное и древнее, а больше всего древнегреческую культуру. Он сам писал стихи, составлял речи, писал прозаические произведения, в том числе написал и автобиографию, к сожалению, не дошедшую до нас. А также рисовал, создавал скульптуры, набрасывал эскизы построек. Во всем этом проявлялись в довольно большой степени дилетантизм, чрезмерные амбиции и чуть ли не болезненное нетерпение активной, динамичной натуры. Император желал быть первым и оригинальным чуть ли не во всех областях культуры и искусства. Он позволял себе критиковать самых прославленных деятелей прошлого — Гомера, Вергилия, Цицерона. Что же касается его современников, то он, с одной стороны, старался привлечь к себе самых заметных из них, осыпая милостями и благодеяниями, а с другой — чуть ли не преследовал их, поскольку завидовал им и не терпел соперников. Тут больше всего пострадал известный архитектор той поры Аполлодор из Дамаска, во времена Траяна прославившийся, в числе прочих достижений, и как создатель знаменитой колонны Траяна. Уже в те времена Аполлодор восстановил против себя молодого Адриана, презрительно отозвавшись на одно из замечаний последнего, касавшееся архитектуры: «Занимайся своими делами и не мешайся в то, чего не понимаешь». И теперь, когда Аполлодор позволил себе опять раскритиковать какие-то замечания императора в области архитектуры, он немедленно оказался в опале, затем изгнан и вроде бы приговорен к смертной казни. Впрочем, желание быть справедливым обязывает меня заметить, что, по другим сведениям, все эти неприятности архитектора были вызваны его же финансовыми злоупотреблениями, допущенными им в ходе капитальных строительных работ. И тем не менее, его пример — другим наука, во всяком случае собратья Аполлодора архитекторы уже остерегались задевать самолюбие императора, а может быть, просто были более осторожными и предусмотрительными и всегда спешили признать, что цезарь прав. Впрочем, не только архитекторы. Так, риторик Фаворин с покорностью воспринял поучение Адриана, хотя прав был как раз он сам. И когда впоследствии Фаворина упрекали за то, что он так легко поддался давлению властителя, тот заявил: «Так ведь цезарь умнее меня, раз у него под началом тридцать легионов». Не правда ли, это позволяет нам понять и сейчас логику поведения многих и многих писателей и ученых?
До наших дней дошли лишь небольшие фрагменты отдельных литературных произведений Адриана. Это цитаты из двух его речей, высеченных в камне на вечную о нем память, и несколько стихотворений. Из последних самое известное и цитируемое — обращение цезаря к своей душе, созданное им на склоне лет. Вот оно:
