В бизнесе преуспели буквально единицы, преимущественно евреи, имевшие соответствующий опыт идо войны. Петр Комиссаров из Мельбурна торговал оптическими приборами. Давид Лаковский (Лейк) в 19 лет вступил в армию в подразделение дальнобойной артиллерии. Со слов его племянницы, «после войны он уехал в Америку, где заинтересовался кинематографом и, вернувшись, сыграл видную роль в деятельности студии «Метро-Голдвин-Майер» в Австралии. В годы депрессии только благодаря его помощи вся семья выжила». Норман Майер устроился в компанию «Майер Эмпориум», которую основали его дяди — Сидней и Элкон Майеры. Он начал с должности простого продавца под началом Сиднея Майера и уже в начале 1950-х гг. мог с гордостью заявить, что, «являясь председателем и управляющим «Майер Эмпориум», предоставляет работу 10 тысячам человек». В сфере розничной торговли это предприятие было самым крупным в Британской империи. Широко известно, что Майеры помогали своим землякам, в том числе и некоторым анзакам. Выбор английского языка как единственного языка общения в семье принимался русскими анзаками безоговорочно. В годы между Первой и Второй мировыми войнами у многих из них, особенно у тех, кто жил вдали от крупных городов, не было условий для общения со своими земляками на родном языке. Женитьба на англичанках или австралийках и появление детей способствовали дальнейшей ассимиляции. Даже в тех редких случаях, когда анзаки женились на своих бывших соотечественницах, в семье предпочитали говорить по-английски. Женитьба на русских женщинах могла бы помочь сохранить русскую культуру в семье, но для большинства анзаков это оказалось невозможным.
В начале 1920-х гг. среди российских иммигрантов преобладали мужчины. Всего лишь несколько человек смогли найти себе жен из России. Вообще же на удивление много русских анзаков женились на австралийках вскоре после демобилизации. Около десятка из них, отправленных в Австралию с фронта после ранений, женились на австралийках еще до окончания войны, другие женились вскоре после демобилизации. Как и в Англии, их невестами часто становились медсестры, заботившиеся о них в госпиталях. Они не боялись выйти замуж за этих бездомных чужестранцев и вместе с ними строить новое будущее, они умели лечить не только физические, но и душевные раны.
Ассимиляция русских анзаков имела много причин. После войны россияне, особенно этнические русские, оказались практически полностью отрезаны от каких-либо контактов со своей родиной и оставшимися там семьями. После Октябрьского переворота и выхода России из войны Австралия прекратила с ней почтовую связь, и хотя формально связь в последующие годы была восстановлена, переписываться жителям Австралии и жителям Советской России было небезопасно. Такое положение продолжалось практически до начала 1990-х гг. и во многом определило отношение русских анзаков к своему русскому прошлому. Для них ассимиляция состояла, не просто в отказе от родного языка, обычаев или религии и в замене их на австралийские реалии. На фронте они, как и их австралийские товарищи, превратились в диггеров. А в это слово, как и в слово «фронтовик», австралийцы вкладывают особый смысл. В этом русские анзаки и их австралийские товарищи были равны. И те и другие стали настоящими австралийцами именно на фронте, и остальные русские иммигранты были им не четой. Даже кочуя по стране в поисках заработка в трудные послевоенные годы, русские анзаки носили в кармане свидетельство об увольнении из армии, а не свидетельство о натурализации. Пытаясь быть сопричастными общей с австралийцами истории и пережитому, они вступали в Лигу ветеранов. Эта организация, объединяющая участников боевых действий, всегда являлась оплотом австралийского национализма, который в целом имел консервативные тенденции. Именно ее члены громили русский квартал в Брисбене во время «бунтов красного флага». Однако наличие русских в ее рядах способствовало расширению кругозора членов организации. Когда где-нибудь в Иннисфейле или Брокен-Хилле в отделение лиги заходил русский со значком ветерана на груди и просил помочь ему написать письмо властям о получении военных медалей или о натурализации — а множество таких писем сохранилось в архивах, — ее члены учились сдерживать свой джингоизм, убеждаясь на собственном опыте, что не все русские — большевики и что среди них тоже бывают «свои парни».
Мемориальный медальон АНЗАК
Кроме того, часть россиян сами принимали активное участие в деятельности ветеранских организаций. Например, Эрнест Бруттон на протяжении многих лет был членом Кэрнской лиги и организатором-распорядителем парада в День Анзака. Но не у всех русских отношения с организациями ветеранов складывались столь же благополучно. Так, Альфред Маркович — жертва нелепых подозрений в шпионаже на Галлиполи — после депортации в Австралию стал секретарем Политической Федерации Ветеранов и Граждан и редактором ее издания «Лидер». В 1919 г. он осмелился критиковать Акт о репатриации, который, по его мнению, «представлял интересы всех, кроме самих ветеранов. Когда министерство репатриации не в состоянии обеспечить ветерана подходящей работой, они помечают его досье «ОПРО» (от предоставленной работы отказался), — писал он, — и это значит, что этот человек не получит больше от министерства ни гроша, и справедливость тут никого не волнует». Критиковал он и тот факт, что большая часть пожертвований для ветеранов шла на зарплаты и вознаграждения боссов из Лиги ветеранов. И тут его высокопоставленные критики снова вытащили на свет вопросы о причинах его отчисления из армии на Галлиполи и его национальности. Но Маркович за словом в карман не лез: «Почему вы цепляетесь к моей национальности? Вы не спрашивали меня о национальности, когда вы приняли меня в Лигу ветеранов и взяли мои десять шиллингов… Я никогда не получал 10 фунтов в неделю за свою работу на благо ветеранов. Я всегда работал на общественных началах». Эта полемика, выплеснувшаяся на страницы брисбенских газет, когда русский защищал права всех фронтовиков перед лицом австралийских бюрократов, помогала бороться с устоявшимися стереотипами в общественном сознании.
Возвратившиеся после войны в Австралию пытались разыскать своих родных в оставленной ими России, но обычно безуспешно. Кровавый хаос двух войн — Первой мировой и Гражданской, территориальные переделы, раскулачивание и репрессии сделали поиски родных невероятно трудными.
Для сохранения русского самосознания анзакам нужны были русская община или хотя бы русские друзья, но время для этого было не самое подходящее. После революции самая крупная организация россиян — Союз российских рабочих (известный в англоязычной литературе также как Русская ассоциация) — разрушился из-за фракционной борьбы и возвращения части его членов в Россию. Окончательные удары по союзу нанесли участие его членов в брисбенской демонстрации в марте 1919-го и последующий разгром его помещения австралийскими ветеранами. После этого союз так и не смог восстановить свой массовый характер. Организации, которые выросли на его руинах, — Коммунистическая партия Австралии, Общество технической помощи Советской России и Союз русских рабочих-коммунистов — носили узко идеологический характер. Хотя формально Австралия и не запрещала объединений на этнической почве, в действительности же членство в такой организации могло привести к зачислению в черный список. Живших в Австралии между Первой и Второй мировыми войнами русских часто разделяют на белых и красных. Еще в 1959 г. журналист Виктор Маевский, побывавший в Брисбене, наблюдал эти два непримиримых лагеря. Красными русскими считались те, кто приехал в Австралию до революции и от ассоциации с которыми новоприбывшие белые русские стремились всячески отмежеваться. Формально русские анзаки оказались в стане красных. Действительность была гораздо сложнее.
