Том ясно осознавал истинную глубину милосердия Филипа, простившего Эллен. Для монаха это было совсем не просто… и так много значило для Тома! Когда она ушла, одиночество, словно черная тень, омрачило его существование. Сейчас она вернулась, и он был полностью счастлив. Она осталась такой же упрямой, неистовой, буйной и нетерпимой, но все эти черты характера были лишь внешней оболочкой — внутри же ее пылала истинная страсть, которая, словно свеча, освещала его жизнь.
Том и Филип смотрели, как мальчишки состязаются в умении ходить на руках. Победителем стал Джек.
— Незаурядный парень, — проговорил Филип.
— Не многие могут так ходить на руках, — кивнул Том.
Филип рассмеялся:
— Это точно, но я подразумеваю не его акробатические способности.
— Я знаю. — Давно уже одаренность Джека являлась для Тома источником и радости, и досады. Джек живо интересовался строительством — чего всегда недоставало Альфреду, — и Том с удовольствием делился с ним секретами этого ремесла. Но у Джека не было чувства такта, и он вечно спорил со старшими. Порой лучше скрыть свое превосходство, но Джек так и не научился этому, даже несмотря на постоянные преследования со стороны Альфреда.
— Мальчику надо учиться, — продолжал Филип.
Том нахмурился. Джек уже и так учился. Он был подмастерьем.
— Что ты имеешь в виду?
— Ему надо выучиться каллиграфии, овладеть латынью, прочитать труды древних философов.
Том совсем опешил:
— Чего ради? Он же будет каменщиком.
— Ты уверен? — Филип заглянул ему в глаза. — Он не из тех ребят, которые делают то, что им говорят.
Об этом Том никогда не задумывался. А ведь действительно, встречались молодые люди, которые всегда все делали не так, как от них ожидали: графские сынки, отказывавшиеся воевать; дети монархов, уходившие в монастырь; незаконнорожденные крестьяне, становившиеся епископами. Что верно, то верно: у Джека тоже был такой характер.
— Ну и что же, ты думаешь, он будет делать?
— Это зависит от того, чему его учить, — сказал Филип. — Я хочу, чтобы он посвятил себя Церкви.
Заявление приора удивило Тома — едва ли из Джека мог выйти священник, — но оно одновременно и задело его за живое. Он надеялся, что Джек станет каменщиком, и был бы страшно разочарован, если бы мальчишка выбрал другой путь в жизни.
Между тем Филип продолжал:
— Господу надо, чтобы ему служили самые лучшие и одаренные молодые люди. Посмотри на всех этих юношей, прыгающих в высоту. Любой из них может быть плотником, или каменщиком, или резчиком. А многие ли могли бы стать епископом? Только один — Джек.
«А ведь и правда», — подумал Том. Если у Джека была возможность сделать карьеру священнослужителя, да еще с таким могущественным покровителем, как Филип, пожалуй, ему стоило воспользоваться ею, ибо это даст ему гораздо больше богатства и власти, чем он мог бы надеяться получить, будучи каменщиком.
— А точнее ты что-нибудь уже решил? — спросил Том.
— Я хочу, чтобы Джек стал монахом.
— Монахом! — Это звучало и вовсе невероятно. Парень на строительной-то площадке не желал подчиняться дисциплине — как же он смирится с монастырским уставом?
— Большую часть времени, — словно угадав мысли Тома, сказал Филип, — он будет проводить в занятиях. Он научится всему, что только знает наш учитель, да и я сам буду давать ему уроки.
Когда ребенка отдавали в монахи, его родители обычно должны были сделать щедрый подарок монастырю, и Тома мучил вопрос, во что ему обойдется это предложение.
Филип догадался, о чем думал Том.
— Я не жду от тебя никаких даров, — заявил он. — Будет вполне достаточно, если ты отдашь Господу сына.
Но чего Филип не знал, так это того, что Том уже отдал одного своего сына монастырю: маленького Джонатана, который сейчас шлепал по воде возле берега, снова задрав до пупа свою сутану. Однако Том понимал, что в данном случае ему лучше помалкивать. Предложение Филипа было поистине великодушным: очевидно, он действительно жаждал заполучить к себе Джека. Да и для самого Джека открывались огромные возможности. Любой отец отдал бы свою правую руку, чтобы так пристроить своего сына. Том даже почувствовал приступ некоторого раздражения, что такой великолепный шанс представился его пасынку, а не родному сыну Альфреду. Однако он подавил в себе это недостойное чувство. Ему ведь надобно радоваться, и подбодрить Джека, и надеяться, что юноша сможет все-таки примириться с монастырским режимом.
— И сделать это нужно быстро, — добавил Филип. — Пока он не влюбился в какую-нибудь девушку.
Том кивнул. На другой стороне луга подходили к концу состязания по бегу среди женщин. Том вгляделся и через мгновение понял, что первой бежала Эллен. Алина буквально наступала ей на пятки, но, когда они пересекли финишную линию, Эллен все же была чуть-чуть впереди и в победном жесте вскинула вверх руки.
Том показал на нее пальцем.
— Не меня надо уговаривать, — сказал он Филипу. — Ее.
* * *
Победа Эллен оказалась полной неожиданностью для Алины. Конечно, Эллен выглядела очень молодой для матери семнадцатилетнего сына, и все же она была по крайней мере на десять лет старше Алины. Сейчас они стояли за финишной чертой и, тяжело дыша и обливаясь потом, улыбались друг другу. У Эллен были стройные, мускулистые ноги и изящная фигурка. Долгие годы жизни в лесу сделали ее выносливой.
Поздравить мать с победой подошел Джек. Алина видела, что они просто души не чаяли друг в друге. Они были совершенно разными: Эллен — брюнетка с глубоко посаженными золотистыми глазами, а Джек — рыжеволосый и зеленоглазый. Должно быть, он пошел в отца, решила Алина. Почему-то о первом муже Эллен никто никогда не упоминал. Возможно, мать с сыном стыдились его.
Глядя на них, Алина подумала, что, по-видимому, Джек напоминал Эллен человека, которого она потеряла, и поэтому она так обожает его. Очевидно, сын — это все, что у нее осталось от ее первой любви. Внешнее сходство порой может оказывать чрезвычайно сильное влияние на окружающих людей. Вот и брат Алины Ричард иногда взглядом или жестом напоминал ей отца, и тогда она ощущала прилив нежных чувств к нему, хотя это и не мешало ей желать, чтобы и характер Ричарда тоже был бы похожим на отцовский.
Алина считала, что она не вправе быть недовольной своим братом. Он воевал, и воевал храбро, — и это все, что от него требовалось. А вот чем она была действительно не удовлетворена, так это тем, как в последнее время шли ее дела. У нее были богатство и положение, дом и слуги, прекрасные одежды, изящные украшения и уважение в городе. И если бы ее спросили, счастлива ли она, Алина, не задумываясь, ответила бы, что да. Но где-то внутри ее жила какая-то непонятная тревога. Она никогда не теряла увлеченности своей работой, но порой, проснувшись утром, спрашивала себя, а имеет ли значение, какое она наденет платье и какие на ней будут драгоценности. Зачем все это, если никому до нее нет дела? Парадоксально, но она стала как-то по-новому ощущать свое тело. Она чувствовала, как колышутся при ходьбе ее тяжелые груди, а когда вместе с другими женщинами купалась в реке, то жутко смущалась оттого, что у нее между ног были такие густые волосы. Сидя же на лошади, Алина постоянно чувствовала, как напоминают о себе те части ее тела, которые касаются седла. Это были какие-то необычные ощущения, словно кто-то все время шпионил за ней, пытаясь заглянуть под ее одежды и увидеть ее голое тело, и этим назойливым и нескромным шпионом была она сама. Она постигала свои собственные интимные секреты.
