— С нетерпением жду твоего рассказа. Пройдем в мои покои. — Томас повернулся и вышел.
Филип последовал за ним, довольный и вместе с тем охваченный тревогой и волнением.
Архиепископ пропустил его вперед и ввел в небольшую комнату. Здесь стояла дорогая деревянная кровать, обтянутая кожей, покрытая тонкими льняными простынями и вышитым стеганым одеялом; однако в углу Филип заметил свернутый тонкий тюфяк, и на память сразу пришли рассказы о том, что Томас никогда не пользовался роскошной мебелью, которой обставляли его покои гостеприимные хозяева. Вспомнив свою удобную кровать в Кингсбридже, Филип почувствовал угрызения совести оттого, что он, приор, нежился в мягкой постели, тогда как примас англиканской Церкви спал на полу.
— К слову сказать, — обратился к нему Томас, — что ты думаешь о соборе в Сенсе?
— Потрясающее зрелище, — ответил Филип. — А кто мастер-строитель?
— Уильям из Сенса. Надеюсь, мне когда-нибудь удастся заманить его в Кентербери. А теперь расскажи мне, что происходит в Кингсбридже.
Филип поведал ему о епископе Уолеране и архидиаконе Питере. Томас проявил большой интерес к рассказу приора, несколько раз прерывал его вопросами. Кроме внешней привлекательности, у него был явно острый ум. И то и другое было необходимо ему, чтобы подняться на ту высоту, с которой он мог противостоять воле одного из самых могущественных королей в истории Англии. Ходили слухи, что под платьем архиепископа Томас носил власяницу, а под ней, напомнил себе Филип, скрывалась железная воля.
Когда он закончил говорить, Томас выглядел суровым и озабоченным.
— Этого никак нельзя допустить, — сказал он.
— Согласен, — ответил Филип. Решительный тон архиепископа вселял надежду. — В силах ли ты помешать им?
— Только при условии, что я вернусь в Кентербери.
Филип ждал несколько другого ответа.
— А ты мог бы прямо сейчас обратиться к Папе?
— Да. Я сегодня же сделаю это. И обещаю тебе, Папа не признает Питера епископом Кингсбриджа. Но мы не в силах изгнать его из епископского дворца. Как не можем назначить на это место другого человека.
Филип был поражен сквозившей в словах Томаса обреченностью. Всю дорогу сюда он лелеял надежду, что архиепископ сможет сделать то, чего не удалось добиться ему, Филипу, и найдет способ сорвать замыслы Уолерана. Но и такой блестящий ум, как у Томаса, оказался бессилен. Все, что он смог предложить, — надеяться на его возвращение к власти в Кентербери. Тогда, конечно, у него появятся силы и влияние, чтобы отменять назначения епископов.
— А есть она, эта надежда на твое скорое возвращение? — удрученно спросил Филип.
— Если верить, надежда всегда остается, — ответил Томас. — Папа составил мирный договор и хочет, чтобы мы с Генрихом приняли его. Условия его меня устраивают: я получаю то, за что боролся. Генрих говорит, что и он не возражает против этих условий. Я выдвинул требование, чтобы он продемонстрировал свои искренние намерения мирным поцелуем. Король отказывается. — Пока он говорил, голос его все время менялся. Вначале спокойный, он стал требовательным и грозным. Выражение оживления исчезло с лица: теперь он был, скорее, похож на приора, дающего клятву самоотречения на виду у безразличной к его словам паствы. Филип видел в его глазах упорство и чувство собственного достоинства, которые поддерживали в нем силы к борьбе все эти годы. — Отказ Генриха от мирного поцелуя означает только одно: он хочет заманить меня в Англию, а потом отречься от условий договора.
Филип кивнул. Мирный поцелуй был частью ритуала мессы, символом доверия, и ни одно соглашение — от брачного договора до перемирия во время войны — не заключалось без него.
— Чем я могу помочь? — спросил он скорее у себя самого, чем у Томаса.
— Возвращайся в Англию и постарайся привлечь на мою сторону как можно больше людей. Обратись к знакомым приорам и аббатам. Направь посланников от Кингсбриджа к Папе. Пошли петицию королю. Выступай с проповедями в своем знаменитом соборе, рассказывай прихожанам о том, что высшего иерарха Церкви король вытолкал из страны.
Филип согласно кивал. Но ничего подобного делать он не собирался. Томас предлагал ему встать в ряды тех, кто выступал против короля. Конечно, это подняло бы дух архиепископа, но Кингсбридж в итоге проиграл бы.
У него появилась мысль получше. Если Генрих и Томас были уже так близки к согласию, не составило бы особого труда чуть подтолкнуть их. И тут, подумал Филип, я, пожалуй, смог бы им помочь. Мысль эта вызвала у него новый прилив надежды. Конечно, риск был велик, но он ничего не терял.
В конце концов, спор у них теперь шел только из-за поцелуя.
* * *
Филип был поражен, увидев, как постарел брат.
Франциск стал совсем седым, под глазами появились тяжелые мешки, кожа на лице иссохла. Впрочем, ему ведь исполнилось уже шестьдесят, и удивляться было нечему. А вот глаза по-прежнему блестели, да и чувствовалось, что силы у него еще хватает.
Филип вдруг осознал, что на самом деле его больше беспокоил собственный возраст. Как всегда, глядя на своего брата, он ясно видел, насколько постарел сам. В зеркала он не смотрелся уже много лет. «Неужели и у меня под глазами такие же мешки?» — подумал приор и провел по лицу рукой. Трудно сказать.
— Как тебе служится у Генриха? — спросил Филип, подстегиваемый любопытством узнать что-нибудь из личной жизни монаршей особы.
— Лучше, чем у Мод, — ответил Франциск. — Конечно, она была поумнее, но уж больно скользкая. Генрих — человек открытый. Всегда видно, что у него на уме.
Они сидели в здании монастыря в Байе, где остановился Филип. По соседству разместились придворные короля. Франциск вот уже двадцать лет служил при дворе. Сейчас он возглавлял королевскую канцелярию, через него проходили все государственные бумаги. Человек, занимающий такой пост, обладал большим влиянием.
— Открытый, говоришь? Генрих? А вот архиепископ Томас так не считает.
— Еще одно неверное суждение Томаса, — мрачно сказал Франциск.
Филипу показалось, что брату не следовало бы быть таким высокомерным по отношению к архиепископу.
— Томас — великий человек, — сказал он.
— Он явно метит на королевский трон, — отрезал Франциск.
— А Генрих, похоже, подумывает о том, как бы занять место архиепископа, — подхватил Филип мысль брата.
Некоторое время они смотрели друг на друга. Если уж мы с Франциском зашли в тупик, то ничего удивительного в том, что Генрих и Томас так сцепились между собой, подумал Филип. Но тут же улыбнулся и сказал:
— Ну ладно, не будем ссориться из-за этого.
Франциск немного смягчился:
— Конечно не будем. Запомни, их ссора не дает мне покоя уже шесть лет. Все ведь происходит на моих глазах. Тебе легче, ты — сторонний наблюдатель.
