Он никогда не допускал мысли, что они способны убить архиепископа в стенах храма. Но точно так же он никогда не думал о том, что кто-то может убить его отца. И вот те же кровожадные нелюди с мечами и в шлемах во второй раз открыли ему страшную правду. И он, доживший до шестидесяти двух лет, глядя на изуродованный труп Томаса Бекета, испытывал ту же безрассудную, всепоглощающую ярость, которая охватила тогда его, шестилетнего мальчишку, возле тела убитого отца.
Филип поднялся с колен. В церкви царили угнетение и подавленность; прихожане со скорбными лицами сгрудились вокруг распростертого на полу тела архиепископа. Приор чувствовал, что за горестным выражением их лиц скрывается тот же гнев, что кипел в нем самом. Кто-то шептал молитвы, кто-то просто еле слышно стонал. Какая-то женщина быстро нагнулась и коснулась тела рукой, словно это было доброй приметой. Ее примеру последовали другие. Она же торопливо стала собирать кровь архиепископа в крохотную бутылочку, точно Томас был великомучеником.
Священники начали понемногу приходить в себя. Казначей архиепископа Осберт, обливаясь слезами, вытащил кинжал и отрезал кусок материи от своего платья. Потом он склонился над трупом и неловко, с отвращением на лице, привязал осколок черепа к голове, в трогательной попытке вернуть хоть толику достоинства поруганной чести архиепископа. По толпе прокатился тяжелый стон.
Несколько монахов принесли носилки и осторожно положили на них тело Томаса. Десятки рук потянулись помочь. Филип заметил, что на лице его застыло выражение покоя, о жестокости случившегося напоминал только тонкий кровоподтек от правого виска через нос до левой щеки.
Подняли носилки, а приор подобрал с пола обрубок меча, который лишил Томаса жизни. Он не переставая думал о женщине, собиравшей кровь архиепископа в бутылочку, словно тот был святым. В этом действе ему виделся некий тайный смысл, значения которого он пока не мог постичь.
Люди, движимые какой-то неведомой силой, пошли за носилками. Монахи пронесли тело через весь алтарь и осторожно опустили его на престол. Прихожане, все еще шепча молитвы, наблюдали, как священник принес чистую ткань, аккуратно перевязал голову покойного и надел на нее новый головной убор.
Монах вспорол черную мантию архиепископа, насквозь пропитавшуюся кровью, и снял ее. Чувствовалось, он не знает, что делать с ней дальше; потом повернулся, словно собирался отбросить ее, но в этот момент кто-то из горожан шагнул вперед и выхватил ее у него из рук, точно это была священная реликвия.
Мысль, которая до этого вертелась у Филипа где-то в дальних уголках сознания, сейчас пришла как вдохновенное озарение. Горожане почитали Томаса за мученика, собирая его кровь и кусочки одежды, словно все это обладало сверхъестественной силой. Приор считал это убийство политическим поражением для Церкви, но люди думали по-другому: они воспринимали смерть Томаса как мученичество. А смерть мученика, хотя и выглядела поражением, всегда в конечном счете служила для Церкви источником вдохновения и силы.
Филип вновь вспомнил те сотни людей, которые когда-то пришли в Кингсбридж, чтобы возвести новый собор, тех мужчин, женщин и детей, которые трудились бок о бок ночь напролет на строительстве городских стен. Если бы сейчас можно было собрать их всех вместе, думал он, они бы подняли такой возмущенный крик, что содрогнулся бы весь мир.
Глядя в лица обступивших тело Томаса мужчин и женщин, полные скорби и ненависти, приор понял, что не хватает только человека, способного повести их за собой.
Но где найти такого?
Он вспомнил, что уже переживал подобный момент в своей жизни. Изуродованный труп, толпа зевак, какие-то вооруженные всадники на горизонте: где же он видел все это? То, что должно было произойти дальше, ясно вставало перед глазами: небольшая горстка людей из последователей погибшего дружно поднималась против власти и силы могучей империи.
Да, конечно же, так зарождалось христианство.
И вот, как только он осознал это, он понял, что ему следует делать.
Филип вышел к главному престолу и повернулся лицом к толпе. В руке он все еще держал обрубок меча. Все не мигая смотрели на него. Тень сомнения промелькнула у него: а справлюсь ли я? Смогу ли поднять людей на борьбу, от которой содрогнется английский трон? Приор внимательно вглядывался в лица прихожан. Кроме скорби и гнева, он заметил на некоторых выражение смутной надежды.
Подняв высоко над головой меч, он произнес:
— Этот меч погубил святого.
По толпе прошелестело согласие.
Вдохновленный этим, приор продолжал:
— Сегодня вечером, на этом месте, мы были свидетелями мученичества.
Священники и монахи удивленно переглянулись. Как и Филип, они не сразу поняли истинный смысл этой смерти. Горожане сообразили быстрее и тут же согласились со словами приора.
— Каждый из нас должен теперь пойти и рассказать всем, что он видел. — Несколько человек закивали головами. Они внимательно слушали, но этого Филипу было мало. Он хотел воодушевить их. Но проповеди редко удавались ему. Он был не из тех, кто мог увлечь толпу, заставить людей смеяться или плакать, убедить их пойти за ним. Приор не знал, как сделать так, чтобы голос его дрожал, а глаза светились триумфом; а именно сейчас от него требовалось быть похожим на ангела.
— Скоро каждый мужчина, каждая женщина и ребенок в Кентербери узнают о том, что люди короля убили в соборе архиепископа Томаса. Но это будет только началом. Весть облетит всю Англию, а затем и весь христианский мир.
Он почувствовал, что теряет их внимание. На некоторых лицах появилось выражение недовольства и разочарования.
— Так что же нам делать? — крикнули из толпы.
Их нужно открыто призвать к какому-то действию, решил приор. Но нельзя же объявить о крестовом походе и потом распустить всех по домам.
Крестовый поход… Мысль ему понравилась.
— Завтра я отвезу этот меч в Рочестер, — сказал он. — Послезавтра — в Лондон. Вы пойдете со мной?
Лица сразу побледнели. Но из задних рядов донеслось:
— Да! — И тут же этот крик подхватили еще несколько голосов.
Филип заговорил еще громче:
— Мы расскажем о том, что произошло у нас, в каждом городе, в каждой деревне Англии. Люди повсюду увидят меч, которым был убит святой Томас. Мы покажем его окровавленные одежды. — Он старательно подогревал интерес к своим словам, добавив в голосе немного злости. — Наш клич услышат во всем христианском мире, да, и даже в Риме. Мы поднимем все просвещенные народы против дикарей, совершивших это ужасное, богохульное преступление!
На этот раз согласились многие. Они ждали возможности выразить свои чувства, и Филип давал им ее.
— Деяние это, — голос его перешел на крик, — никогда… никогда… не будет прощено.
Толпа одобрительно зашумела.
Внезапно Филипа осенило:
