— Большинство из вас знают, что епископ имеет право предлагать нам своих кандидатов, — сказал он. — Епископ также может отказаться утвердить наш выбор. Такое разделение властей способно привести к спору между монастырем и его преосвященством. Думаю, некоторые наши братья почтенного возраста знают это из собственного опыта. В конце концов, епископ не может заставить нас принять его кандидата, но и мы не можем настаивать на своем, а посему в случае возникновения конфликта он должен решаться путем переговоров. В таком случае исход в значительной мере зависит от вашей, братья, твердой позиции и вашего единства. Особенно единства.
Филип почуял недоброе. Ремигиус, подавив в себе ярость, снова был спокойным и высокомерным. Филип все еще не понимал, что последует за этими словами, но его победное настроение улетучилось.
— Причиной, побудившей меня напомнить вам обо всем этом, послужили два известия, которые я узнал только сегодня, — продолжал Ремигиус. — Первое — от нас, похоже, будет больше одного претендента. — «Это всем известно», — подумал Филип. — И второе — епископ тоже назначит своего кандидата.
Наступило тягостное молчание. Эта новость встревожила обе соперничавшие стороны. Кто-то спросил:
— А знаешь ли ты, кого хочет предложить епископ?
— Знаю, — ответил Ремигиус, и Филип почувствовал, что он лжет. — Ставленником епископа будет брат Осберт из Ньюбери.
От изумления некоторые монахи даже рты раскрыли. Все были потрясены. Они прекрасно знали Осберта, который какое-то время служил в Кингсбридже надзирателем. Он был незаконным сыном епископа и рассматривал Церковь исключительно как источник, дававший ему возможность жить в праздности и достатке. Он и не пытался следовать своим обетам, а лишь притворялся, полностью полагаясь на покровительство отца. Перспектива иметь такого приора, как он, ужасала даже сторонников Ремигиуса. Только смотритель дома для приезжих да парочка его дружков, безнадежно погрязших в грехе, могли приветствовать назначение Осберта в предвкушении дальнейшего ослабления дисциплины и порядка.
— Братья, — напирал Ремигиус, — если мы назовем двух претендентов, епископ может сказать, что у нас нет единства и мы не можем прийти к согласию, а посему он должен решить за нас, и тогда нам придется согласиться с его выбором.
Если же мы не хотим допустить избрания Осберта, нам следует выдвинуть всего одного кандидата, и, следует добавить, это должен быть такой человек, которого трудно будет упрекнуть в том, что он, например, слишком молод или неопытен.
Послышался гул одобрения. Всего минуту назад Филип был уверен в своей победе, но, увы, она ускользнула из его рук. Теперь все монахи были на стороне Ремигиуса, видя в нем наиболее надежного кандидата, человека, способного объединить братьев, дабы противостоять Осберту. Филип не сомневался, что насчет последнего Ремигиус лгал, но это уже не имело значения. Напуганные монахи наверняка поддержат Ремигиуса, вследствие чего Кингсбриджский монастырь ожидали долгие годы дальнейшего упадка.
Не успели братья опомниться, как помощник приора подвел черту:
— А сейчас давайте разойдемся и будем думать и молить Господа Бога, чтобы Он наставил нас на путь истинный. — Он встал и вышел в сопровождении Эндрю, Пьера и Джона, выглядевших хотя и несколько ошарашенными, но все же победителями.
Как только они удалились, все разом заговорили.
— Не думал, что Ремигиус способен выкинуть такой номер, — сказал Милиус.
— Уверен, что он лжет, — с горечью отозвался Филип.
Подошедший к ним Катберт слышал слова Филипа.
— Какая разница, лжет он или нет? Вполне достаточно пригрозить.
— В конечном итоге правда обнаружится, — не унимался Филип.
— Не обязательно, — покачал головой Милиус. — Предположим, епископ не станет двигать Осберта. Ремигиус тут же заявит, что епископ отступил перед единой волей монастыря.
— Я не собираюсь сдаваться, — упрямо сказал Филип.
— Но что еще мы можем сделать? — воскликнул Милиус.
— Мы должны узнать правду.
— Это невозможно.
Филип мучительно искал выход из положения.
— А почему мы не можем просто-напросто спросить? — сказал он.
— Спросить? Что ты имеешь в виду?
— Спросить епископа, что он собирается делать.
— Но как?
— Пошлем в епископский дворец письмо, — вслух размышлял Филип. Он посмотрел на Катберта. Тот пребывал в задумчивости.
— Это можно. Я то и дело посылаю гонцов. Могу и во дворец послать одного.
— И спросишь епископа о его намерениях, — скептически сказал Милиус.
Филип нахмурился.
— Епископ нам ничего не скажет, — согласился с Милиусом Катберт.
Внезапно Филипа осенило, и, найдя решение, он взволнованно ударил кулаком о ладонь.
— Верно! — сказал он. — Епископ не скажет. А архидиакон скажет.
* * *
В ту ночь Филипу снился брошенный младенец, которого они назвали Джонатаном. Ребенок лежал на паперти часовни обители Святого-Иоанна-что-в-Лесу, а Филип находился внутри, служа заутреню, когда из чащи вынырнул волк и крадучись стал пробираться через поляну по направлению к малышу. Филип боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить торжественный ход службы и не вызвать нареканий со стороны присутствовавших там Ремигиуса и Эндрю (хотя на самом деле ни один из них в жизни не был в его обители). Он решил закричать, но, как ни старался, ни звука не вырывалось из его раскрывавшегося рта. Наконец он сделал такую отчаянную попытку, что проснулся. Дрожа всем телом, Филип лежал в темноте и слушал, как вокруг него дышат спящие монахи. Постепенно до него стало доходить, что все увиденное было лишь сном.
С тех пор как Филип прибыл в Кингсбридж, он ни разу не вспомнил о Джонатане. Интересно, что он будет делать с этим малышом, если станет приором? Тогда все будет иначе. Младенец, живущий в маленьком, затерявшемся в лесу монастыре, не привлекает особого внимания. Если же его привезти в Кингсбридж, это вызовет настоящий переполох. С другой стороны, что в этом плохого? А люди пусть поболтают языками. Будь Филип приором, он был бы волен поступать, как ему заблагорассудится: мог бы взять в Кингсбридж Джонни Восемь Пенсов, чтобы тот ухаживал за малюткой. Эта мысль ему чрезвычайно понравилась. «Я непременно так и сделаю», — уже подумал Филип, но тут вспомнил, что, скорее всего, стать приором ему не удастся.
Дрожа как в лихорадке, он до рассвета пролежал с открытыми глазами. Помочь себе он уже ничем не мог. Говорить с монахами было бесполезно, ибо страх перед Осбертом затмил их разум. Некоторые из них даже подходили к Филипу и, как будто выборы уже состоялись, выражали свое сочувствие по поводу его поражения. Ему стоило немалых сил сдержать себя и не назвать их продажными трусами. Он только улыбался в ответ и говорил, что всякое еще может случиться. Но его вера была поколеблена. Может случиться, что архидиакона Уолерана не окажется в епископском дворце, или он будет там, но по каким-либо причинам не захочет раскрывать перед Филипом планов епископа, или — что наиболее вероятно, принимая во внимание характер архидиакона, — у него на этот счет имеются собственные соображения.
