— Через две недели ты мог бы вернуть к жизни мой монастырь? — недоверчиво переспросил Филип.
Полной уверенности у Тома не было, но, если пройдет не две, а три недели, никто же не умрет от этого.
— Через две недели, — твердо сказал он. — Затем мы разберем оставшиеся стены — имей в виду, эта работа требует умения, иначе она очень опасна, — после чего уберем обломки и сложим в сторонку пригодные для строительства камни. А тем временем можно подумать, каким будет новый собор. — Том затаил дыхание. Он сделал все, что мог. Теперь он просто должен был получить работу!
Филип кивнул и впервые улыбнулся.
— Похоже, ты действительно послан нам Господом, — проговорил он. — Давай позавтракаем и будем приниматься за работу.
От радости у Тома перехватило горло.
— Благодарю тебя, — произнес он дрожащим голосом, с которым никак не мог совладать; но внезапно ему стало все равно, и, едва сдерживая рыдание, он воскликнул: — Я просто не могу тебе объяснить, как много это для меня значит!
* * *
После завтрака Филип провел импровизированную службу в кладовой Катберта, что располагалась под кухней. Монахи пребывали в крайне возбужденном состоянии. Они были людьми, избравшими тихую, спокойную и вполне предсказуемую жизнь, и теперь большинство из них казались сбитыми с толку. Их растерянность трогала Филипа. Как никогда прежде он чувствовал себя пастырем, чьей обязанностью было заботиться о беспомощных и неразумных созданиях, но это были вовсе не бессловесные овцы, а его братья, и он любил их. Чтобы успокоить монахов, он решил рассказать им о своих планах, использовать их энергию для тяжелой физической работы и как можно скорее вернуться к нормальному течению жизни.
Несмотря на необычную обстановку, в которой они собрались, Филип не стал сокращать ритуал службы и велел зачитать соответствующий этому дню мартиролог, за которым последовали поминальные молитвы. Ведь именно для этого и предназначались монастыри: молитва была главным оправданием их существования. И так как некоторые монахи никак не могли прийти в себя, он выбрал двадцатую главу из Завета Святого Бенедикта, называвшуюся «О почитании молитвы». Затем было чтение поминальной книги. Привычный ход службы успокоил их нервы, и Филип заметил, что, по мере того как монахи осознавали, что для них вовсе не наступил конец света, испуганное выражение начало постепенно улетучиваться с их лиц.
В заключение Филип поднялся, для того чтобы обратиться к своей пастве.
— Катастрофа, что обрушилась на нас прошлой ночью, в конце концов только физическая, — начал он, стараясь придать своему голосу как можно больше теплоты и уверенности. — Однако наша жизнь духовная, а наша работа — молиться, служить Господу Богу и пребывать в раздумьях. — Он посмотрел вокруг, заглядывая в глаза монахам и убеждаясь, что они внимательно слушают его. — И я обещаю вам, что через несколько дней мы снова сможем предаться этой работе.
Он сделал паузу, чтобы его слова дошли до них. Чувствовалось, что напряжение спадало. Он продолжал:
— Господь Бог в мудрости своей, дабы помочь нам пережить эту трагедию, послал вчера монастырю мастера-строителя. Сей мастер заверил меня, что если мы будем работать под его началом, то уже через неделю сможем расчистить галерею.
Раздался приглушенный гул одобрения и удивления.
— Боюсь, что в нашей церкви нам уже никогда не провести службы — ее надо строить заново, а сие, конечно же, потребует многих лет. Однако Том Строитель считает, что крипта не пострадала, а так как она освящена, мы вполне можем проводить в ней службы. Том говорит, что он подготовит ее через неделю после расчистки галереи. Как видите, мы сможем возобновить нормальное богослужение К третьему воскресенью перед Великим Постом.
Снова послышался радостный шум голосов. Филип увидел, что ему удалось успокоить монахов и вселить в них уверенность. В начале службы они были испуганы и смущены, сейчас же — спокойны и полны надежд.
— Те братья, которые не чувствуют в себе достаточно сил, чтобы заниматься физическим трудом, будут от него освобождены. Тем же, кто целый день будет работать с Томом Строителем, я разрешу есть мясо и пить вино.
Филип сел. Первым заговорил Ремигиус.
— А сколько мы должны будем платить этому строителю? — подозрительно спросил он. Можно было ожидать, что Ремигиус попытается к чему-нибудь придраться.
— Пока ничего, — ответил Филип. — Том знает, сколь нищ наш монастырь, и до тех пор, пока мы не сможем платить ему жалованье, будет работать за еду и крышу над головой для него и его семьи. — Филип понял, что его слова можно было понять двояко: они могли означать, что Тому не будет начисляться жалованье до тех пор, пока у монастыря не появятся деньги, в то время как на самом деле монастырь должен будет рассчитаться с ним за каждый отработанный день, начиная с сегодняшнего. Но прежде чем Филип успел открыть рот, чтобы внести ясность, Ремигиус заговорил снова:
— И где же они будут жить?
— Я отдал им дом для приезжих.
— Они могли бы поселиться в какой-нибудь деревенской семье.
— Том сделал нам щедрое предложение, — раздраженно сказал Филип. — Нам повезло, что у нас есть этот мастер, и я не хочу, чтобы он спал в тесноте среди чьих-то коз и свиней, в то время как у нас пустует вполне приличный дом.
— Но в этой семье две женщины…
— Женщина и девочка, — поправил его Филип.
— Хорошо, одна женщина. Но мы не хотим, чтобы она жила в монастыре!
Монахи недовольно заворчали: препирательства Ремигиуса были им не по душе.
— Это абсолютно нормально, когда женщина живет в доме для приезжих, — твердо сказал Филип.
— Только не эта женщина! — выпалил Ремигиус, но тут же, казалось, пожалел об этом.
Филип нахмурился.
— Ты знаешь эту женщину, брат?
— Когда-то она жила в этих краях, — неохотно проговорил Ремигиус.
Филип был заинтригован. Уже второй раз он сталкивался со странной реакцией людей на жену строителя. Вот и Уолеран Бигод при виде ее как-то вдруг переменился в лице.
— Чем же она тебя не устраивает? — спросил Филип.
Однако ответить Ремигиус не успел — вместо него заговорил брат Поль, старый монах, который собирал дань за проезд по мосту.
— Помнится мне, — сонным голосом пробормотал он, — жила в этих лесах девчушка-дикарка. То было — о-ох! — лет пятнадцать назад. Вот кого она мне напоминает — возможно, это та самая и есть, только взрослая уже.
— Люди говорили, что она ведьма! — воскликнул Ремигиус. — Не можем же мы допустить, чтобы ведьма жила в монастыре!
— Об этом мне неизвестно, — все так же медленно и задумчиво проговорил брат Поль. — А рано или поздно любую живущую в лесу женщину у нас начинают называть ведьмой. Люди сами не знают, чего говорят. Я бы оставил это решать приору Филипу, пусть мудрость подскажет ему, опасна она или нет.
