В отчаянии Феофил «сам многажды покушашеся о сих, дабы от них сшел в монастырь, в келью свою». Но владыка был нужен как знамя Республики Святой Софии, особенно тем новгородцам, кто придерживался стороны великого князя. Феофила в монастырь не отпустили
[1069].
Несомненно, что в Пскове знали о смуте в Новгороде. Неустойчивое положение новоизбранного архиепископа привело к тому, что в Пскове светские власти принялись самостоятельно решать церковные дела, не обращаясь к новому владыке. В Псковской летописи говорится о произошедшем в городе очередном церковном «неустроении». Некие монахи «отрекшеся мира яже в мире, и пришедше в мир» начали поднимать народ на главный собор Пскова — Святую Троицу, «истязуя от нея воды и земля даноя в наслъдье божиа в дом святыа Троица, а мир облеская лживыми словесы, а ркя тако: несть в том вам никакова греха, толко вы оттням тоую землю и воду от дому святыа Троица, да мне дайте в монастырь, а то яз ведаю. И посадники и весь Псков, месяца априля в 7 неделю цветноую, даше им на вече тоую землю и воду от домоу святыа Троица, Матоутину землю, его прадеда Нежятино данье преждьного посадника псковского старого»
[1070].
Но не успело вече разойтись, как «загореся во Пскове за стеной того же Матоуте дворе; и бысть пламе и зной велике, показуя начало нашему бестрашью, божиею помощью егда вгасиша. А той Матута преже того за 4 месяци преставися…»
[1071]
Можно лишь предполагать, кто так вовремя поджег Матутин двор. Нас больше интересует сам факт отъема и передачи церковных земель по решению городского вече.
Архиепископу Феофилу в это время было не до проблем псковской церкви. Митрополит Филипп 22 марта 1471 г. отправил в Новгород грамоту, в которой упрекал Феофила, что тот ничего не сообщает своему непосредственному начальству о новгородской смуте: «А ты ми, сыну, того не възвестишь и не опишешь… занеже… то есть попечение наше святительское». Митрополит предостерегал новгородцев от опасности «латынския прелести», из-за которой, якобы и Константинополь погиб, и Новгород та же участь ожидает: «Ныне слышю в детех ваших, в ноугородцех, да и в многых у вас в молодых людех, которые еще не навыкли доброй старине… да и нынеча деи те несмысленные, копячася в сонмы, да поостряются на многая стремления и на великое земное неустроение, нетишину, хотяче ввести мятежь велик и расколу в святей Божьей церкви, да оставя провославие и великую старину да приступи к латыном… А вы, сынове, православные старые посадници ноугородстии и тысяцкие, и бояре, и купцы, и весь Великый Новъгород, живучи в провославьи, сами того поберезите, да старии младых понакажите, да лихих вьсчюните от злаго начинания»
[1072]. Филипп призвал новгородцев смириться «под крепкую руку благоверного и благочестиваго Русских земель государя великого князя Ивана Васильевича всеа Руси, вашего отчича и дедича»
[1073].
Новгородцы не вняли уговорам — «писания не послушавше, но пребываста, по реченному, якоже аспида глуха, затыкающи уши свои»
[1074], — с возмущением пишет автор «Словес избранных».
Псков, оказавшись между двух огней, попытался выступить посредником между Москвой и Новгородом, но новгородские правители отказались от переговоров. В Псков приехал послом владычный стольник Родион с требованием выступить совместно против великого князя. Заносчивый тон новгородского посла возмутил псковичей, особенно тех, которые еще совсем недавно были ограблены новгородцами и «сидели в железах» в Новгороде. Новгородский посол подвергся оскорблениям на вече, у него отняли его людей и 35 рублей серебра. Но все же Псков прямо не отказал Новгороду, псковичи ответили уклончиво: «Как вам князь великои отслет возметную грамоту, тогда нам явите, а мы, о том огадав, вам отвечаем»
[1075].
По свидетельству «Словес избранных», великий князь еще присылал в Новгород своего посла, то ли надеясь решить дело миром, то ли стремясь переговорами выиграть время для подготовки к войне. Скорее всего, второе, поскольку война уже была неизбежна. Решимость великого князя в переговорах с Новгородом объясняется изменившимся положением Московского княжества. Затяжная война с Казанью (1467–1469) закончилась полной победой Москвы, что, естественно, укрепило веру московских войск в свою силу. Великий князь отныне мог, не опасаясь удара с восточных и юго-восточных рубежей, сосредоточить свои основные военные силы на северо-западном направлении.
В 1471 г. великий князь Московский начал войну против Новгорода под предлогом стремления новгородцев «за короля… датися, и архиепископа поставити от его митрополита… латининасуща»
[1076]. Под «латинским» митрополитом подразумевается ученик Исидора, митрополит Григорий. Заметим, что хотя он и был ранее приверженцем унии, но к тому времени уже отрекся от прежних убеждений и был рукоположен в Константинополе. Так что предлог был явно надуманным.
Московские летописцы оправдывали поход своего князя «благородным» желанием сохранить русское благочестие: «Мужи Новгородсти не послушаху своего государя великого князя, еже о благочестии великоя старины глаголемых им. И того ради слава их смирися, и студ лица их покры их, зане бо свет оставльше мужие Новгородци и ко тме невидения прилагахуся, рекше к Латыном отступающе прилепляхуся…»
[1077]
Великий князь хорошо подготовился к походу, причем не только в военном плане, но и идеологически. В обозе московского войска находился дьяк с особыми полномочиями — Степан Бородатый, умеющий «говорити по летопсцем руским», вычитывая из них «измены давние» новгородцев великим князьям. В «Словесах избранных» утверждалась идея справедливости действий Ивана III против преступных новгородцев: «Они же Новгородские мужи и вся их земля Новгородцкая, будучи государева отчина великого князя Иоанна Васильевича всеа Руси, и яко забывше своея великия старины, тако в начале от преже бывших государей, благочестивых святых князей великих, его прародителей, и пречестных его родителей великих князей, еще от святаго… великого князя Владимера… даже и до самого того князя и государя великого князя Ивана Васильевича, всея Руския зеля очича и дедича»
[1078].
Таким образом, утверждали московские летописцы, Иван III, ведущий свое происхождение из рода великих князей «володимерьских и Новагорода Великого и всеа Русии», имел полное право силой вернуть себе свою отчину.
Однако политических причин для легитимизации похода на Новгород явно не хватало, даже московские знатоки «старины» это понимали. Именно поэтому был выдвинут главный лозунг войны — великий князь ополчился на Новгород «не яко на христиан, но яко на иноязычник и на отступник православия»
[1079].
