Поддавшись общему увлечению мистицизмом, охватившим тогда всю Западную Европу, он искал утешения в религии. Он беседовал с монахами, «святыми людьми», вместе с министром Шишковым проливая слезы над текстами Священного Писания, подходившими, как им казалось, к современным событиям; любил также «гадать» по Евангелию и на открытой наудачу странице искать ответа на свои мысли. Описанное состояние Александр 1 вполне соответствовало реакционному направлению его внутренней политики.
Религиозный мистицизм не развеял мрачных дум Александра!. По-прежнему «тайный червь меланхолии точил его сердце». Если верить А. Чарторыйскому, «в последние годы царствования Александра I та же мрачная идея (о том, что он своим согласием на переворот способствовал смерти отца) снова завладела им, вызвала отвращение к жизни и повергла в мистицизм, близкий к ханжеству». Но объяснение это сомнительно: Чарторыйский в последние годы жизни Александра I стоял далеко от императора и о состоянии его души мог судить очень гадательно. Возможно, что эта мысль способствовала развитию того психического маразма, который охватил государя. Года за три до своей кончины Александр жаловался императору Францу, что его томит предчувствие близкой смерти.
На фоне подобного настроения Александру I не раз могла приходить в голову мысль об отречении от престола. Еще в первые годы своего царствования в письме к Лагарпу Александр писал: «Когда Провидение благословит меня возвести Россию на степень желаемого мною благоденствия, первым моим делом будет сложить с себя бремя правления и удалиться в какой-нибудь уголок Европы, где безмятежно буду наслаждаться добром, утвержденным в отечестве».
В 1817 году 8 сентября за обеденным столом в разговоре об обязанностях людей и монархов Александр I «твердым» голосом сказал: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого народа, как наш, он должен в минуту опасности первым идти ей навстречу. Он должен оставаться на своем посту только до тех пор, пока его физические силы ему это позволяют. По прошествии этого срока он должен удалиться. Что касается меня, я пока чувствую себя хорошо, но через десять или пятнадцать лет, когда мне будет пятьдесят лет…»
Летом 1819 года, в Красном Селе, за интимной беседой с братом Николаем и его женой, Александр I заявил, что он очень рад способностям Николая в военном командовании, так как на нем когда-нибудь будет лежать большая ответственность и он видит в нем своего преемника; что это случится гораздо раньше, чем можно предполагать, так как то случится еще при его жизни, ибо, за отказом Константина от престола, власть должна перейти к Николаю и его потомству. Николай и его супруга «сидели, как два изваяния с раскрытыми глазами и замкнутыми устами». «Что касается меня, — продолжал император, — я решил сложить с себя мои обязанности и удалиться от мира. Европа более чем когда-либо нуждается в монархах молодых и в расцвете сил и энергии; я уже не тот, каким был, и считаю своим долгом удалиться вовремя…» Увидав, что его собеседники готовы разрыдаться, он старался их ободрить, утешая, что «все это случится не сейчас». «Минута переворота, так вас устрашившего, — сказал им Александр I, — еще не наступила; до нее, быть может, пройдет еще лет десять, а моя цель теперь была только та, чтобы вы заблаговременно приучили себя к мысли о непреложно и неизбежно ожидающей вас будущности».
В том же 1819 году, осенью, в бытность свою в Варшаве, Александр I сказал великому князю Константину Павловичу: «Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать; я устал и не в силах сносить тягость правительства; я предупреждаю тебя для того, чтоб ты подумал, что тебе надобно будет делать в сем случае». Константин Павлович на это ответил: «Тогда я буду просить у вас место второго камердинера вашего; я буду служить вам и, ежели нужно, чистить вам сапоги. Когда бы я это сделал теперь, то почли бы подлостью, но когда вы будете не на престоле, я докажу преданность мою к вам, как благодетелю моему». Тогда растроганный государь, по словам Константина, поцеловал его так крепко, как никогда за 45 лет их жизни он его не целовал. «Когда придет время абдикировать, — сказал в заключение Александр, — то я тебе дам знать, и ты мысли свои напиши матушке».
В 1824 году, оправившись после полученной в январе болезни, в ответ на выраженное Васильчиковым участие Александр обмолвился очень странной фразой: «В сущности, я не был бы недоволен сбросить с себя бремя короны, страшно тяготящей меня». Весною 1825 года приехавшему в Петербург принцу Оранскому он сообщает о том же желании уйти в частную жизнь. Попытка принца разубедить в этом решении Александра I осталась безуспешной.
За неделю до своей коронации, 15 августа 1826 года, Александра Федоровна, супруга императора Николая I, занесла в свой «Дневник» следующие знаменательные строки: «Наверное при виде народа я буду думать о том, как покойный император, говоря нам однажды о своем отречении, прибавил: «Как я буду радоваться, когда увижу вас проезжающими мимо меня, и я в толпе буду кричать вам «ура!», размахивая своей шапкой»».
В 1823 году новым манифестом о престолонаследии Александр I ввиду формального отречения Константина от прав на престол назначил своим преемником брата Николая; но составление этого важного правительственного акта он обставил таинственностью. Он приказал положить его в ковчег государственных актов в Успенском соборе, а копии в Государственном совете, Синоде и Сенате в запечатанных конвертах с надписью: «Хранить до моего востребования», причем о содержании манифеста были осведомлены только митрополит Филарет, Голицын и Аракчеев, по-видимому, и Карамзин с женой. Когда перед отъездом Александра в Таганрог Голицын указал на затруднения, могущие возникнуть из-за подробной скрытности при длительном отсутствии государя или при каком-либо внезапном несчастии, — император отвечал, указывая на небо: «Положимся в этом на Бога, Он устроит все лучше нас, слабых смертных».
Глава II. Александр I у схимника. — Отъезд в Таганрог. — Внезапная болезнь и смерть
В 1825 году состояние здоровья Елизаветы Алексеевны настолько ухудшилось, что доктора предписали ей провести зиму на юге, для чего указали на Италию, Южную Францию или Южную Россию. Избран был Таганрог, который тогда считался весьма здоровым и целебным местом. Александр решил выехать на два дня раньше императрицы, чтобы лично позаботиться об удобствах в пути для больной супруги. Многими было замечено, что в этот отъезд император был задумчив и молчалив. На вопрос камердинера: «Когда прикажете ожидать Ваше Величество?» — Александр I, указывая на стоявшую в кабинете икону Спасителя, ответил: «Ему одному это известно».
Отъезд в Таганрог был назначен на 1 сентября. Глубокой ночью, когда темнота давно уже окутала город, Александр I один, без всякой свиты, покинул свой Каменно-островский дворец и выехал в дорогу. Улицы Петербурга были пустынны. На Троицком мосту государь приказал кучеру Илье Байкову остановиться, помолился на крепостной собор Петра и Павла и потом, любуясь видом Зимнего дворца и набережной Невы, сказал: «Какой прекрасный вид и какое великолепное здание». «Заметно было, — рассказывает И. Байков, — что эти два слова он произнес с каким то глубоким чувством успокоительного удовольствия и скрытого предчувствия». Отсюда император направился в лавру. Духовенство было заранее извещено о приезде государя с предупреждением, что никто «не должен знать о сем». Митрополит приказал изготовить облачение «не блистательное», ибо, пояснил он ризничему, неприлично было бы надевать светлые ризы, «когда мы хотя и на время, но разлучаемся с государем, как дети с отцом».
