К счастью, меня заметили и поняли, чего я хочу. Машина остановилась. К самолету подошли артиллеристы – капитан и немолодой старшина. Не зная, как удобнее подобраться к кабине, оба выпачкались в масле. Втроем, как можно аккуратнее, вытащили Федю из кабины и положили в тень крыла. Обмякшее тело лежало недвижимо. Все трое не можем понять, жив он или нет. Пульс не прощупывается, дыхания не слышно. Капитан предложил попытаться открыть рот и влить в него чистый спирт. Если он жив, то после спирта наверняка должен подать признаки жизни. Сказано – сделано. Вливаем спирт. Ждем.
Через некоторое время на щеках появляется румянец, затем открылись глаза. Порядок! Сняли наполненный кровью сапог. Разрезали ножом штанину комбинезона. На бедре видим круглую кровоточащую рану. В горячке я пальцем начал прощупывать место вокруг раны, надеюсь найти осколок или пулю, но ничего не нашел. Затем, да простят меня за это медики! – запустил указательный палец в рану, но и там ничего не нащупал. Тогда капитан говорит: «Давай перевернем его, может, ногу пробило навылет?» Сделали и увидели выходное отверстие. Ногу пробил 20-мм эрликоновский снаряд. Перед тем как попасть в нее, он пробил 5-мм бронеплиту кабины и патронный ящик пулемета стрелка.
Придя в себя, Федя тихим голосом спросил, где он. Стараясь успокоить, я ответил ему. «Наклонись ко мне», – все таким же тихим голосом, близким к шепоту, попросил он. Из глаз показались слезинки. Стараясь сдержаться и окончательно не заплакать, перебарывая душевные эмоции и отведя глаза в сторону, помолчав, с застенчивостью проговорил: «Передай Вале (нашей мотористке), я, наверное, умру, но душа моя с ней, люблю ее». Не разбираясь в медицине и впервые видя человека с таким ранением, я понял, что эта рана, если не будет каких-либо сопутствующих ей неприятностей, не смертельна. Поэтому, как мог, успокоил его: «Мы с тобой еще будем бить фашистов. Сейчас отправим тебя в лазарет». Капитан, слушая наш разговор, перебив меня, проговорил: «Мы тебя сейчас в один лазарет отвезем. Я знаю, где он находится, не волнуйся». Перед тем как отправить Федю, я снял у него с пояса «кольт», чтобы не стеснял, а главное, чтобы сохранить это оружие. Его в полку не хватало, особенно воздушным стрелкам. Федю погрузили в машину. Еще раз попросил артиллеристов выполнить мою просьбу и поблагодарил за помощь. На прощанье поцеловал его. Эти артиллеристы, не в пример авиаторам, сделали все, что могли, а главное, оказались отзывчивыми людьми. Жалею, что не узнал их имен и фамилий. Но тогда было не до этого.
Не пройдя и половины пути от дороги, где расстался с Федей, до самолета, услышал стрекот мотора легкого самолета. Из-за склона оврага со стороны речки Зуша выскочил УТ-2. Сделав над моим «илом» два круга на малой высоте, сел на дорогу, где только что стояла полуторка. В замызганном затертом комбинезоне, похожем на те, в которых в паровозный век можно было видеть кочегаров, вылез, как я понял, технарь. В те времена только они носили такие замусоленные комбинезоны, которых почти никогда не снимали, даже спали в них у самолетов. Подошел ко мне и, не здороваясь, спрашивает: «Что случилось, когда плюхнулся, какая нужна помощь? Не видел ли севших поблизости истребителей?»
Было видно, что его больше интересовали истребители, чем мой «ил». Перед взлетом технарь обещал сообщить обо мне в свой штаб для последующей передачи в штаб воздушной армии. Два разных самолета были около меня. Наверняка хотя бы один сообщит в штаб ВА. Значит, не сегодня завтра ко мне обязательно кто-то прилетит или приедет, подумал я. Прикинул, где было бы удобнее подготовить полосу для посадки У-2. Оставшись один, подошел к самолету и стал осматривать пробоину.
Прежде чем сосчитать пробоины и повреждения, полученные самолетом, замечу: если бы его можно было сохранить и доставить в музей, был бы неплохой экспонат. Можно было бы видеть, сколько пробоин привозил штурмовик, возвращавшийся с боевого задания. Прежде всего меня интересовало, что случилось с мотором. Открываю нижние бронированные подмоторные люки, и сразу стало ясно, почему после посадки струей лил бензин. Он продолжал течь даже после того, как я перекрыл противопожарный кран.
Снаряд «эрликона» полностью отбил топливный фильтр. Начинаю его искать и не могу найти. Просматриваю все пространство под мотором, а фильтра нет. Он оказался в самом конце бронированной коробки мотора, за которой находился кок винта. Как туда попал, можно только гадать. Не думал, что он там окажется. Помимо отбитого фильтра был полностью перебит маслопровод, или, как его еще называли, петрофлекс. Из маслосистемы вытекло 80 литров масла. Счастливый случай избавил машину от пожара. Все условия для его возникновения были налицо.
Удачным для меня оказалось попадание зенитного снаряда в бомболюк. Он угодил в торцевой стык брони борта с полом кабины и завернул в бомболюк, а не в мою кабину. Если бы это произошло, то вместо бомбы из кабины выбросило бы меня, а вернее сказать – мое тело. Хорошо и то, что бомба не сдетонировала, а то бы от меня вообще ничего не нашли. Количество осколков в плоскостях не считал, а только количество пробоин от эрликоновских пушек ФВ-190, которые прервали мой полет. Их оказалось не так много – всего 37.
После посадки я слышал шум струи льющейся откуда-то жидкости. Подумал, что это течет вода из водосистемы, но, когда подошел к мотору ближе, увидел, что это хлещет бензин из перебитой трубки бензопровода. Перекрыть ее я не мог – пожарный кран был также перебит. В течение нескольких минут он тек на землю, пока не опустели топливные баки. Под самолетом образовалась лужа бензина. Я отошел от нее подальше, лег на землю и стал ждать. Мне казалось, что скоро должен прилететь из полка самолет. Ведь наверняка обо мне сообщили те авиаторы, что были здесь.
Время шло, солнце клонилось к закату, а самолета все нет. С наступлением сумерек понял, что сегодня его не будет. Хотелось есть. Полез в кабину стрелка, посмотреть, нет ли там ящика с бортпайком. Его не оказалось. Видно, техник забыл положить. В районе, где я сел, войск не было. Перейдя в наступление, они ушли на запад, в сторону Орла. Наступила темнота. Было тихо, и только где-то далеко на западе просматривались всполохи разрывов и доносилась артиллерийская канонада.
От одиночества на душе было немного неприятно. Начал одолевать сон. Забрался внутрь фюзеляжа и устроил постель: под голову положил оба парашюта, а под себя наложил травы. Постель получилась не хуже, чем у меня в палатке. Устроился уютно, но долго не мог заснуть. Сказалась необычность обстановки: сверкание трасс со стороны уходившего фронта, видимых, как и свет луны, через многочисленные пробоины. Интересно, сколько их всего в фюзеляже? Завтра попробую сосчитать.
Небольшой ветерок доносил со стороны фронта запах гари. В шумевшей голове я мысленно прокручивал весь полет. Ругал себя за неправильные действия в зоне зенитного огня и Киселева за большую скорость полета, с которой он, не собрав группу после удара, стремился быстрее выскочить на свою территорию. Ругал и техников, плохо подготовивших самолет к вылету. С другой стороны, я хоть и не совсем удачно, но все же слетал на задание и получил боевое крещение. В следующий раз буду умнее. Слава богу, остался жив. С этими мыслями я и заснул. Однако сон мой длился недолго. Проснулся от четкого стука, идущего из моей кабины. Вначале подумал, что наконец-то приехали из полка. Окликнул, но никто не отозвался.
