Вроде бы немало. Но этих материалов явно недостаточно для убедительных сопоставлений с реконструируемой Б. Г. Тилаком культурой далеких предков ведических ариев и с мистериальной протоалхимической парадигмой прохождения через тьму. Впрочем, очевидно, что для таких сопоставлений и их углубленной проработки необходимо привлекать материалы и других культур, наверняка отчасти связанных с традициями обитателей ныне затопленного шельфа, — протосаамов, палеоазиатов, палеоиндейцев.
Похоже (и в контексте ностратических штудий это не столь уж и невероятно), что параллели тут возможны и с авраамической традицией, вроде бы далеко не северной в географическом отношении. Вспомним: завет Бога с Авраамом был заключен, когда тому было 99 лет (Быт. 17: 1). Разве это не убедительный аналог мистериальному хождению во тьме (без Бога) на протяжении 99 мер времени?
НЕ ПРИМИТИВ, НО ИЗНАЧАЛЬНОСТЬ
Теперь обратимся к одной весьма существенной терминологической неувязке. Культуру палеолита нередко именуют «примитивной» — в современном, бытовом значении этого слова. Как уже говорилось выше, оно имеет тот же оттенок и в западноевропейских языках, скажем, в английском; впрочем, тут primitive означает еще и «первобытный» или даже «основной». Это — «отсылка» к первоначальному значению латинского слова primitivus, породившему соответствующие новоевропейские термины: «первый, самый ранний». То есть в классической латыни это был практически синоним того самого слова primordialis (англ. primordial), «изначальный», которое в философии традиционализма образовало приобретшее ныне известность определение изначальной Традиции золотого века человечества — «Примордиальная Традиция».
Именно об этой «примитивности» идет речь. Собственно, и выше уже говорилось о высоком уровне символического (не абстрактного!) мышления архаичной протоцивилизации. Теперь же речь пойдет о реалиях более конкретных, вещественных, а в известном смысле даже бытовых. То есть о том, что в определенных пределах, зависящих от степени сохранности предметов материальной культуры, может быть верифицировано средствами археологии.
Разумеется, у вдумчивого читателя могут возникнуть определенные вопросы. Допустим, скажет скептик, какой-то «продвинутый» народ еще в палеолите достиг всего, о чем идет речь, и потом передал эти знания потомкам. Но зачем понадобилось распространять ареал существования этой протоцивилизации на всю Российскую Евразию, а может быть, и на все северные регионы земного шара, включая Аляску? Может быть, автор просто увлекся некоей виртуальной историософией и спроецировал в далекое прошлое имперские реалии России XVIII–XIX веков? И в этом своем увлечении забыл о том, что археологические культуры обычно очень четко локализованы и вовсе не столь обширны…
Да, однородный археологический материал выявляется на ограниченной территории. Но это часто образует те самые сосны, за которыми не видно леса. Ведь археологи к тому же дают новонайденным культурам условные названия (обычно по современным топонимам в местах находок) — и создается впечатление, по крайней мере у неспециалиста, что, допустим, бутовская и иеневская мезолитические культуры Волго-Окского Междуречья отличаются друг от друга так же, как, к примеру, немецкая и польская. Различен язык, происхождение; общие корни есть, но внешне они не очевидны. Так же, мол, и носители бутовской культуры обнаруживают преемственность по отношению к здешним же палеолитическим обитателям, а иеневцы пришли из западных регионов Северной Европы…
Однако разве мы не получим точно такую же картину, если будем сравнивать исключительно материальные археологические данные, например, Рязанского и Псковского краев XIX века? У псковичей без труда обнаружатся свидетельства контактов с западными, поморскими славянами (да и еще прото-балто-славянский субстрат); у рязанцев — заметный пласт финно-угорских особенностей (рядом ведь живут мордва и марийцы). А если какой-то археолог будущего еще и припомнит, что имя Рязани, возможно, пошло от Переяславля Эрьзяньского, а эрьзя — это финно-угорский этноним, то рязанцев вполне могут «записать» в финны, отнести к народам уральской языковой семьи. Ну а кем реально были рязанцы и псковичи XIX века, читатель хорошо знает…
Так почему мы не допускаем, что с создателями археологических культур прошлого все могло быть именно так? Тем более что и материальные остатки древних культур лишь по окончании неолита, новокаменного века, начинают все быстрее и заметнее дифференцироваться: бронзовый, а затем железный век ускоряют процесс этногенеза, и это достаточно очевидно. А чем дальше в глубь тысячелетий, тем больше сходства. Разве это нельзя расценивать как косвенное свидетельство единства протоцивилизации пусть в масштабах не всего земного шара, а, допустим Северной Евразии? Разумеется, локальные различия очевидны и для евразийского палеолита, но вот только не были ли это различия между группами населения, образующими обширную этноязыковую общность?
В пользу именно такого «сценария» протоистории свидетельствует и сама экономика древнекаменного века. Именно во времена палеолита в приледниковых тундрах Северного полушария могла реально сложиться цепочка родственных культур, созданных малочисленным населением, чья хозяйственная деятельность была связана с дальними перекочевками. В этих культурах сформировалось совсем иное, нежели в позднюю эпоху (условно говоря, земледельческую), отношение к пространству обитания. Впрочем, такие культуры существуют и сейчас: например, сравнительно немногочисленные самодийские народы населяют необозримые просторы от Канина Носа до Таймыра. По всей видимости, в культуре современных народов, прежде всего северных, многое восходит в этой палеоарктической общности, и не всегда правомерно искать, кто у кого позаимствовал тот или иной сюжет. Разные народы могли по-своему развивать общее, по сути, наследие палеолита. И последующие «великие переселения народов» в таком случае происходили в пределах некогда единой земли палеолитических предков.
Однако эти «переселения» исторической эпохи уже были перемещениями действительно различных народов, давно забывших о своих общих истоках, о золотом веке протоцивилизации. Это были почти всегда кровавые, жестокие завоевательные «акции»: согласно традиционным убеждениям, иначе и не могло быть в эти поздние времена железного века эллинов или Кали-Юги индуистов. Что же касается палеолита, то предположения некоторых историков об аналогичном характере взаимодействия древних локальных культур не находят подтверждения в археологических материалах.
Впрочем, материалы эти скудны и не дают возможности на безусловно достоверной базе источников воссоздать картину взаимодействия человеческих сообществ золотого века протоцивилизации. Как хотя бы перемещались тогда люди по «лицу земли-матушки», если требовалось преодолеть значительное расстояние? И невольно на ум приходят античные предания об умевших летать гипербореях. К этому нетрудно добавить бытующие едва ли не у всех народов Севера сказания о летающих шаманах, впрочем, нередко прибегающих для этого к помощи волшебных птиц. Понятно, что эти свидетельства имеют характер мифологический. Остановим внимание на вещах более осязаемых.
Допустим, во времена палеолита, когда лесная растительность, затрудняющая передвижение, в Северной Евразии почти отсутствовала, люди могли зимой перемещаться на большие расстояния просто на лыжах. А если учесть, что климат тогда был, по-видимому, значительно более сухим, то и летние пешие перекочевки представляются вполне возможными: и болот, и гнуса, который в них гнездится, было намного меньше. Да и люди тогда, если следовать известной античной логике деградации общества после утраты золотого века, были выносливее. Пробегают же и в наши дни индейцы тараумара на обычной охоте по нескольку сот километров (!) практически без отдыха.
