Если упомянутый в «Путешественнике» океанский залив — это Белое море (действительно залив Ледовитого океана), то островное Беловодье можно было бы убедительно отождествить с Соловецким архипелагом и некоторыми другими беломорскими островами, где на самом деле жили христианские подвижники, а также находились древние святыни саамов и еще более ранних насельников Беломорья. Такому отождествлению тем не менее мешает то обстоятельство, что именно с Соловков, «через Ледовое море», уплывали в Беловодье гонимые Никоном «подражатели Христовой Церкви».
Конечно, они могли находить прибежище в Кольской Лапландии, хорошо им знакомой. Получается, что в районе Ловозера во времена Никона возникли какие-то тайные скиты «ревнителей древнего благочестия» (или просто убежище отшельников), известные лишь «бегунам», и информация об этих обителях наложилась на легенды о стране счастья. Ничего невероятного в таком случае нет, тем более что местом обитания святых подвижников в списке Щапова названы горы (упомянутые в одной фразе с «озером Лове»), а горы, причем довольно высокие для Лапландии, находятся как раз рядом с Ловозером.
Исторические сведения о скитах в Ловозерских тундрах («тундра», «тунтури» в Лапландии означает плосковершинную гору) отсутствуют. Правда, до конца XIX века ученые практически не посещали эти места. Нет сведений и о том, что геологические или иные экспедиции последнего столетия находили в этих горах какие-либо археологические объекты (исключая очень плохо сохранившиеся отчеты экспедиции Барченко). В этом отношении Ловозе-ры изучены недостаточно; кроме того, подвижники благочестия умели обходиться малым. Так, в одной из собранных К. В. Чистовым легенд о Беловодье (алтайские материалы 1830‑х годов) сказано, что беловодские епископы «по святости своей жизни и в морозы ходят босиком». Такого рода жизнедеятельность вряд ли оставит много следов… Сакральные объекты в районе Ловозерских тундр — это святыни саамов. Почитается Сейдозеро, окруженное этими горами, и один из его островов, а на самих горах есть сложенные из камней сейды. Надо сказать, что некоторые из этих культовых объектов вполне могли быть восприняты попавшими сюда старообрядцами-«бегунами» как древние христианские памятники
.
Прежде всего, это так называемый «Куйва» («старик», «дух места» и т. п.) — черная, стометровой высоты крестообразная фигура на скале над Сейдозером, видимая за несколько километров. «Начертанная» водами, просачивающимися сквозь трещины в скале (и окрашивающими ее), эта фигура выглядит как распятие, осеняющее чашу Сейдозера. А на расположенной неподалеку горе Куамдеспахк, чьи отвесные скалы выходят к озеру Лове, есть чрезвычайно интересный сейд (обнаружен в 1997 г. исследователем из Мурманска Л. В. Ершовым, обследован автором этой книги в 1998 г.). На верхней площадке трехступенчатой многотонной плиты (с габаритами в несколько метров) — башенка (так называемый «антропоморфный» сейд), некогда развалившаяся и кое-как восстановленная: первоначальные ее контуры представить крайне трудно. На второй ступени плиты узкими длинными камнями выложен крест, очень старый, глубоко вросший в мох (в горной тундре Заполярья мох растет чрезвычайно медленно). Сначала крест был, видимо, почти равноконечный, по своим пропорциям действительно похожий на «асирианские», несторианские кресты; впоследствии его «ствол» удлинили и добавили косую перекладину, характерную для русской православной традиции.
Ловозерская локализация легенды о Беловодье (точнее, одного из источников этой легенды) неплохо согласуется и с некоторыми другими важными моментами этой легенды. Например, это упоминаемые в «Путешественнике» зимние морозы «необычайные с рассединами (вариант — расселинами) земными». Деталь вполне конкретная и понятная, хотя тут же говорится и об изобилии плодов летом. А вот следующий момент требует более обстоятельного осмысления.
Речь идет об апокалиптическом образе крылатой Жены, скрывающейся от змия в «пустыне», в «расселинах земных». Этот образ присутствует почти во всех списках «Путешественника»; подчеркивается, что, несмотря на все усилия змия, «невозможно ему постигнута скрывшейся Жены».
Этот сюжет «Путешественника» построен почти в точном соответствии с «Откровением» Иоанна Богослова (гл. 12, описание Жены в венце из двенадцати звезд, стоящей на луне и облаченной в солнце). Однако наложение апокалиптики Иоанна на лапландские реалии высвечивает в образах «Откровения» неожиданные грани.
Апокалиптическая Жена спасается в «пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога» (Откр. 12: 6); впоследствии ей были даны орлиные крылья, «чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия» (Откр. 12: 14). «Путешественник», по сути дела, связывает это место, уготованное от Бога, с Беловодьем. Не вдаваясь в подробности истолкования образа крылатой Жены в связи с возникающим апокалиптическим аспектом беловодской легенды, напомним, что недавно была выдвинута гипотеза о существовании очень древнего культа Великой Богини именно в районе Ловозерских гор (по результатам научно-поисковой экспедиции «Гиперборея»).
В связи с этим сюжетом можно вспомнить и глубоко сакральную поэму Н. Клюева «Песнь о Великой Матери». Причастный к сокровенной народной духовности, поэт, по сути дела, сформулировал в поэме архаичный миф о смерти и воскресении Богини-Матери, причем спроецировал этот миф именно на Беломорье, на Русский Север. Что же касается упоминаемых в «Путешественнике» святых насельников беловодских гор, то они находят соответствие в «Откровении Иоанна», где сказано, что змий «пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее (Жены), сохраняющими заповеди Божий и имеющими свидетельство Иисуса Христа» (Откр. 12: 17).
Параллели убедительные. Но возникает вопрос: если священное место, от Бога уготованное для Солнечной Жены (и вероятно, для Божественного Младенца, рожденного ею), находится так близко от русских северных обителей, то зачем авторы «Путешественника» направляли странников на Алтай? Алтайская локализация ведь присутствует и в списке Щапова. А от того же Топозер-ского скита, упоминаемого в «Путешественнике», до Кольской Лапландии рукой подать.
Возможно, ответ на этот вопрос — все в том же списке Щапова, в упоминании о «Дамасской деревне». Если «Путешественник» описывает мистическое странствие или мистериальный путь посвящения, то ведь Дамаск для любого христианина — это прежде всего место обращения ко Христу Савла, ставшего апостолом Павлом. На пути в Дамаск «осиял его свет с неба» (Деян. 9: 3); в Дамаске он, после трех дней слепоты и поста, прозрел, «исполнился Святаго Духа и крестился» (Деян. 9: 3, 8—18).
Это похоже на описание совершенно конкретного ритуала посвящения; возможно, считалось, что через нечто подобное должен был пройти и странник, взыскующий Беловодья. Не исключено, что «земная» стадия посвящения связывалась с Алтаем (потому так конкретны описания пути туда, с указанием селений и живых наставников). А мистическое восхождение «во Сионское государство», в Беловодье могло трактоваться как странствие «в духе».
Что ж, образ «Беловодской Гипербореи» действительно очень близок русской культуре. Речь не только о новгородских поморах, которые собственным сердцем ощутили близость земного Рая, странствуя по Студеному морю. И античные представления о Гиперборее на Руси были восприняты как нечто близкое; более того, образ Гипербореи здесь порой сближался с образом христианской России, противопоставляясь эллинской, языческой духовности
.
