Длина боковой стороны ящика составляет примерно 1 м 20 см, высота — вдвое меньше. Толщина стенок около 15 см, толщина перекрытия 5–7 см (плит перекрытия было две: одна сохранилась лежащей возле ящика, другая разбита на несколько кусков). Ящик грубо сориентирован по сторонам света; южная стенка представляет собой цельную плиту (она стоит, наклонившись), а северная изначально состояла из двух половинок. Западная и восточная стенки скорее всего были не столь аккуратно сформированы и состояли из нескольких камней. Если ящик имел что-то вроде входного отверстия (как у кавказских дольменов), оно, вероятнее всего, располагалось в западной стенке.
О чем свидетельствует эта находка? Она заметно отличается от каменных ящиков (еще сильнее разрушенных) на Терском берегу, обследованных А. Л. Никитиным
в районе тоневой избы Великие Юрики (к востоку от села Кашкаранцы, на севере Беломорья). Там прослеживается обширный некрополь, где ящики соседствуют с небольшими валунными курганами (возможно, эти последние типологически родственны кельтским пирамидкам-кайрнам). А тут — одиночная могила посреди круглой площадки, наводящей на мысль о круговом ритуальном обходе, почти невозможном физически на сплошных россыпях камней вокруг ящиков у Великих Юриков. Единственное, что сближает эти памятники (не считая самой формы ящика или дольмена), — расположение на горе или во всяком случае на возвышении с прочным скальным основанием: некрополь в Юриках находится на краю скалистой береговой террасы («на юру», как иногда говорят; не отсюда ли и название тони?)…
Разыскивая какие-нибудь памятники, сопутствующие каменному ящику над устьем Нивы, я поднялся на вершину горы Крестовой, расположенную километра на два восточнее. И на этой вершине, напоминающей арктический остров, где почти нет не только травы, но и мха, где кажутся совсем свежими царапины на скалах, оставленные древними льдами или разрушившимися, исчезнувшими вышележащими пластами горных пород, обнаружилась скромная валунная выкладка — квадратная, со стороной квадрата немного больше метра. Располагается эта выкладка в середине двадцатиметровой округлой скальной площадки, едва прикрытой тонким слоем каменной крошки.
Символический аналог того, уже обследованного каменного ящика? Именно символический: если дольмен над Нивой теоретически мог быть захоронением, то здесь это в принципе невозможно — на голой вершине, постоянно продуваемой ветром, который уносит все, что легче камня. И вот что еще важно. Если подойти к краю скальной площадки, круто обрывающейся к морскому берегу, то в волшебно прекрасном мире небольших островов уходящего к горизонту Кандалакшского залива, далеко внизу, почти под ногами, становится виден мыс, на котором находится хорошо известный, официально признанный памятником культуры II тыс. до н. э. Кандалакшский лабиринт.
Поистине удивительное дополнение получил теперь этот лабиринт! Квадратная выкладка на горе Крестовой выполнена в той же технике, что и лабиринт: такие же по размеру камни, «загоревшие» сверху и девственно-розовые снизу — их не переворачивали уже тысячи лет. Сохранность квадратной выкладки даже лучше, чем у лабиринта, который в XX в. реставрировали. Но если квадрат и лабиринт действительно составляют единый сакральный комплекс, то как его осмыслить? И почему наверху находится квадрат, традиционно считающийся символом земли, земного мира, тогда как круглый в плане, а потому вроде бы причастный небесному символизму лабиринт оказался далеко внизу, у самых морских вод — на грани с хтоническим подводным миром?..
На последний вопрос мы попытаемся отчасти ответить в последующих главах этой книги, посвященных реконструкции представлений об изначальном Храме. А пока обратим внимание на более близкие и довольно убедительные параллели кандалакшским памятникам — в культуре кельтов, преемников североевропейской культуры лабиринтов.
На юге кельтского Уэльса, в Гламоргане, на высоком берегу моря есть каменная могила-ящик под названием «Коэтан Артур». Известны даже реликты ритуалов, связанных с этим доныне чтимым местом: семикратный обход могилы девушками, а также легенды о том, что накануне дня Всех Святых и Иванова дня плита — крышка могилы спускается к морю
.
Применительно к памятнику под Кандалакшей такой спуск означает нисхождение от символической каменной оградки или могилы к лабиринту. А отмеченные в кельтской традиции праздничные дни маркируют две из четырех важнейших вех в годичном цикле Солнечных мистерий. Может быть, и валунные выкладки у Кандалакшского залива связаны с солнечным культом? В таком случае, как увязать это с общепризнанной семантикой лабиринта как входа в запредельный мир, с инициатической функцией лабиринта?
Пожалуй, наиболее убедительный ответ на эти вопросы дает письменный памятник, весьма удаленный географически от Российского Севера — великий индийский эпос «Рамаяна». Там говорится о том, как морской бог Варуна, хранитель Запада, попросил божественного зодчего Вишвакармана соорудить на священной горе Ашта, «где Солнце на закате ближе всего подходит к земле», лабиринтоподобный замок, чтобы на закате «уловить» и заключить в него Солнечную Деву по имени Сурья. Этот замок выступает, таким образом, в качестве врат потустороннего, подземного мира. Однако Сурья сохраняет возможность своего предначертанного передвижения в этом мире — чтобы Солнце могло взойти, когда настанет утро
. Это кульминация посвящения в Солнечные мистерии: вместе с воскресающим Солнцем духовно возрождается к новой жизни и посвящаемый в таинства.
Но ведь Кандалакшский лабиринт находится не к западу, а к югу от символической могилы на вершине горы. Впрочем, речь идет о Заполярье, а здесь заход Солнца бывает и на юге — тогда, когда он совпадает с восходом, близ точки зимнего солнцестояния. Полярный круг недалеко от Кандалакши, полярная ночь тут непродолжительна. За несколько дней до зимнего солнцестояния (согласно традиционалистской реконструкции, оно знаменовало начало Нового года в гиперборейской традиции) Солнечная Дева как бы нисходила от нагорной могилы к Кандалакшскому лабиринту — в море, в хтоническую тьму — и через неделю воскресала, исходя из моря (из лабиринта) и осеняя своими лучезарными крыльями утро нового годичного цикла.
Правомерно ли верифицировать лапландские памятники «Рамаяной» — эпосом, сложенным в далекой Индии? Проблему решает, например, полярная гипотеза происхождения индоевропейцев
; протокельтская, мегалитическая культура лабиринтов тогда оказывается в тесном родстве с индийской традицией, что открывает дополнительные возможности в исследовании и интерпретации древних культур Европейского Севера.
Впрочем, еще более стройную картину в данном случае дает гиперборейская теория, которая связывает изначальную традицию циркумполярной зоны северного полушария с культурами не только Евразии, но и индейской Америки. Действительно, индейцам Северной Америки знакомо изображение лабиринта (в его «классической» форме) — лабиринтообразная сакральная модель мироустройства. При этом центр лабиринта, или композиции из концентрических кругов трактуется как обитель творящей вселенской силы — женского по своей сути божества, тесно связанного с водной стихией
. Применительно к святилищу под Кандалакшей можно в этой связи сказать, что Солнечная Дева, нисходя во тьму, в лабиринт водной бездны, преображается в иную свою ипостась, становясь Владычицей Морской (возможно, лебединой Девой-Матерью Илматар из карело-финских рун). А само святилище, — так же, как и символически подобный ему дольмен на горе над устьем Нивы, — превращается при воскресении Солнечной Девы в лучезарные Врата Неба, или в ее священное лоно.
