* * *
И тогда братья дали друг другу обещание дать знак с «того света» (если он есть), когда один из них умрет, первым тому, кто останется жив. Шутку эту все забыли, но зимой 1908 — 1909 годов обещание само напомнило о себе. В одно из своих краткосрочных посещений особняка на Мойке неведомая сила ночью неожиданно подняла Феликса (Юсупова. — Е. Л.) с постели, она же и заставила его подойти к комнате Николая, запертой со дня его смерти: «Вдруг дверь открылась. На пороге стоял Николай. Лицо его сияло. Он тянул ко мне руки… Я бросился было навстречу, но дверь тихонько закрылась! Все исчезло».
* * *
Обе княгини были женщины отменно любезные и могли назваться красавицами… Жозефина очень часто разговаривала со мною об этой дружбе.
— …Мы никогда еще не расставались, и я думаю, что разлука будет для нас большим несчастием. Мало ли что случается? Одна из нас может умереть, нам не удастся проститься друг с другом… О, вы не можете представить, как эта мысль нас пугает! Правда, мы на этот счет взяли некоторые предосторожности, — продолжала Жозефина, улыбаясь, однако ж вовсе не шутя, — мы связали себя клятвою.
— Клятвою?
— Да. Мы поклялись друг другу, что если судьба приведет одну из нас умереть прежде и мы в эту минуту не будем вместе, то умершая должна непременно, не покидая еще земли, явиться к той, которая останется в живых…
Жозефина, уложив спать своих гостей, заснула сама крепким сном часу во втором утра. Засыпая, она даже, сверх обыкновения, ни разу не подумала о Казимире.
По ее догадкам, она спала уже более часу, как вдруг ей послышался тихий шелест, и на нее повеяло какою-то приятной весенней прохладою. Она проснулась. У самого ее изголовья стояла женщина в белом платье с остриженными волосами; на ней не было никаких украшений, кроме красного ожерелья на шее и черного пояса с стальной пряжкою. Несмотря на то, что в комнате горела одна ночная лампада, Жозефина рассмотрела все это с первого взгляда. Лицо этой женщины было покрыто, или, лучше сказать, на него было наброшено короткое белое покрывало; она стояла неподвижно и держала руки, сложив крестом на груди. В первую минуту испуга Жозефина не могла выговорить ни слова, а потом, когда хотела позвать своих девушек и разбудить гостей, белая женщина подняла покрывало и сказала тихим голосом:
— Не пугайся, мой друг, это я!
— Боже мой! — вскричала Жозефина. — Это ты, Казимира?.. Возможно ли? когда же ты приехала? — Она приподнялась, чтоб обнять свою невестку, но Казимира отступила шаг назад и прошептала едва слышным голосом:
— Не прикасайся ко мне, Жозефина! Еще не пришло время, когда тебе можно будет обнять меня и чувствовать, что ты меня обнимаешь. Я пришла проститься с тобою.
— Проститься?
— Да! разве ты забыла нашу клятву?
Тут Жозефина вспомнила все, и как вы думаете: испугалась или, по крайней мере, пришла в отчаяние? залилась слезами?.. Нет! она не чувствовала ни страху, ни горести; и то и другое овладело ее душою после, но в эту минуту она была совершенно спокойна.
— Итак, мой друг, ты умерла? — спросила она Казимиру.
— Да, я умерла в Париже. Мне отрубили голову… Тут тень Казимиры наклонилась и прошептала несколько слов на ухо своему другу.
— Потом, — продолжала Жозефина, — глаза мои сомкнулись, мне послышалось, что в вышине надо мною раздаются какие-то неизъяснимо приятные звуки, и я или заснула опять, или лишилась чувств — не знаю сама; но только все исчезло.
— А что такое шепнула она вам на ухо? — спросил я с любопытством.
— Не спрашивайте меня об этом, — прервала Жозефина, — эти слова умрут — да!.. Они должны умереть вместе со мною.
Поразительное видение лорда Литтельтона
Один русский путешественник пишет: за пять миль от Бромсгрова осматривали мы мызу Гоглей, принадлежащую фамилии лорда Литтельтона, одну из прелестнейших и великолепнейших в Англии. Но не столько привлекают сюда путешественника весьма приятное местоположение парка и драгоценные картины, сколько любопытство видеть то место, где случилось чудесное явление, оставившее после себя неизгладимые следы — явление, которому в соседстве все верят, как самому истинному событию.
Нас ввели в одну комнату, называемую Адскою. — На столе полуобгорелом лежала книжка, в которой описано явление самим лордом Литтельтоном. — Я с жадностью читал ее и сообщу здесь существенное ее содержание.
Отец сего лорда, Георг или Джордж Литтельтон, был один из просвещеннейших мужей в Англии, любитель и покровитель учености, истинный ценитель отличных дарований. Он сам был хороший сочинитель, друг Попа и всех высоких умов того века; но притом был благочестив и набожен без суеверия; верен своему слову, честен и благотворителен; память его доныне благословляется во всей окрестной стране.
Совсем не таков был сын его. Беглость и остроту разума своего он обращал к тому, чтоб во всем находить смешное. К несчастью, он свел тесное знакомство с одним развратнейшим молодым человеком, который скоро вовлек его во все пороки и распутства. Для них не было ничего святого: религия признавалась суеверием, честность слабоумием, а веселия и удовольствия, какою бы ценою куплены ни были, единственною целию жизни. Сколько жертв, обольщенных лукавством их, принесено любострастию! Сколько честнейших людей пострадало от их коварства и вероломства!
Естественно, что такие развратники скоро освободили себя от страха будущей жизни и, по примеру всех вольнодумцев, не верили бессмертию души, а еще менее возмездию по смерти. Ад и Рай считали они мечтою, вымыслом слабых душ. Еще в самых молодых летах, шутя, дали они один другому торжественное и клятвенное обещание, что кто из них прежде умрет, тот должен явиться другому, оставшемуся в живых, и известить его, есть ли жизнь по смерти, есть ли Ад и Рай. Клятву сию запечатлели они, подписав ее кровью своею.
Прошло после сего много лет, проведенных в пороках и злодеяниях всякого рода. Наконец друг лорда Литтельтона умирает, как жертва распутства, лорд скоро утешился в сей потере рассеянием и веселостями, в кругу других подобных ему развратных людей.
«В одну ночь (так продолжает лорд в своей повести) сидя один в моем кабинете и перебирая бумаги, нашел я нечаянно кровавое то рукописание. В самую ту минуту пламя осветило меня: я увидел пред собой образ умершего друга моего, весь в пламени. С ужасом вскочив, я хотел бежать, но услышал сии слова: "Я пришел исполнить священный обет, запечатленный моею кровью. Есть Ад. Страшный Ад!.. Есть Ад развратителям! Есть Ад притеснителям невинности! Есть Ад безбожникам!.. Увы! Увы!" — Сии стенания произнес нещастный друг мой таким ужасным, таким болезненным голосом, что я упал на колена, подняв руки к небу, воскликнул: Господи! Господи! буди милостив нам грешным!
С сею молитвою я повергся на пол. Слуга, услышав мои вопли, вбегает в комнату и видит меня поверженного и дрожащего всеми членами. Он поднимает меня; я устремил взоры на то место, где видел друга моего. — Видение исчезло, но стол, на который он положил руку, пылал. Слуга бросился гасить огонь. — Бойся! вскричал я ему; это Адский пламень! Но он, перекрестясь, потушил огонь. Знак от пламенной руки остался на столе неизгладим».
