В лихую «эпоху дворцовых переворотов» удобный случай мог вывести чиновника или офицера «в люди» – или оборвать карьеру; поэтому «стучали» друг на друга не только мелкие служащие или солдаты, но и гвардейские офицеры, и даже первые «персоны» государства. Великий канцлер и кабинет-министр князь Алексей Михайлович Черкасский лично доложил в октябре 1740 года о доверившихся ему офицерах Семеновского полка, намеревавшихся выступить против только что ставшего регентом империи герцога Эрнста Иоганна Бирона.
Дворянин Федор Красный-Милашевич в 1733 году донес на смоленского губернатора действительного статского советника Александра Андреевича Черкасского – тот якобы стремился передать русский престол «голштинскому принцу» (внуку Петра I, будущему Петру III), состоял в переписке с голштинским герцогом и привел на верность ему многих смолян. Сам Ушаков поскакал в Смоленск арестовать Черкасского, и на допросах губернатор со страху оговорил себя и был приговорен к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь с лишением всех прав и имущества. В 1739 году камер-паж Милашевич был арестован по другому делу и перед казнью сознался, что оклеветал Черкасского, который взаправду послал его в Голштинию – но только чтобы удалить из Смоленска, так как ревновал Милашевича к Анне Корсак, в которую был влюблен и на которой позже женился.
Но и сами гвардейцы столь же регулярно доносили друг на друга – здесь сказывались и зависть по отношению к сумевшему выслужиться однополчанину, и соперничество между полками. Особенно часто – об этом еще пойдет речь – такие случаи происходили после очередного дворцового переворота, когда обострялись отношения между любимцами фортуны и надеявшимися на ее улыбку неудачниками. И уж подавно не церемонились с простолюдинами – в 1722 году силач-гвардеец Иван Орлов просто сгреб на улице и приволок к начальству в качестве живого доказательства бывшего служителя царевича Алексея Гаврилу Силина, осмелившегося заявить: «Судит де того Бог, кто нас обидел». На допросе он пытался объяснить, что его слова относились к самому Орлову и значили: «Суди тебя Бог, что нас обидишь», – но следователи в филологические тонкости вдаваться не стали и отправили Силина в Сибирь.
[236]
Одни доносили неумело, как преображенский солдат Семен Новиков. В ноябре 1768 года он ушел с караульного поста, ввалился прямо с ружьем во «внутренние покои» дворца и потребовал представить его императрице. Примчавшемуся для допроса генерал-прокурору Вяземскому он объявил, что «в гвардейских полках много разбойников живут, и многие солдаты ругаютца образам Божиим и в них де есть колдовство», однако не смог ни указать фактов «разбойничества», ни назвать конкретных имен и в конце концов сознался, что таким образом желал выпросить себе отставку.
[237]
Другие становились почти профессионалами по части сбора слухов и толков. В 1734 году писарь Изюмского полка Михаил Корецкий «сочинял на многих» доношения, в которых, однако, по сыску «многое не являлось»; был бит плетьми нещадно и разжалован в рядовые казаки.
[238] В 1762–1763 годах сотник Федор Крыса докладывал о том, что говорят в столице об Иване Антоновиче и «воскресшем» Петре III.
[239]
Сержант Измайловского полка Александр Малыгин действовал уже более квалифицированно. В 1764 году он явился на квартиру своего командира подполковника В. И. Суворова с докладом о разговорах среди сослуживцев: что сержант Морозов опасался какой-то «комиссии» в полку, от которой «постраждет» один из офицеров; что некий купец говорил солдатам о свергнутом и заточенном в Шлиссельбурге императоре: «Обидили де птенца Ивана Антоновича»; что не установленный пока капрал якобы собирался в 1761 году застрелить императрицу Елизавету, а регистратор Лаврентий Петров говорил о заключенных в крепости офицерах. Малыгин уже не рассматривался начальниками сыска И. И. Неплюевым и А. А. Вяземским в качестве обычного доносчика – не попал под следствие с заключением и очными ставками, – а скорее, воспринимался как добровольный агент-осведомитель,
[240] что помогло его последующей карьере – в 1769 году он стал прапорщиком гвардии и занял хлебное место товарища воеводы в Дмитрове. В то время имелись и другие подобные «помощники»: приговоры Тайной экспедиции 1764 года говорят о выдаче 50 рублей за информацию, поставленную «известными людьми».
На столичных гвардейцев охотно доносили служивые из армейских полков. В 1764 году солдат Суздальского полка Антип Филатов со слов своей жены доложил, как рядовой Измайловского полка Василий Титов заявлял: «Когда государыня поедет в Ригу, то де тогда на престол посадет Иван Антонович», – и о том же толковали между собой солдаты-семеновцы. Дело немедленно было доложено графом Г. Г. Орловым императрице; генерал-прокурор Вяземский возглавил следствие – и быстро установил, что о новом перевороте (с раздачей чинов и денег) мечтал сам Филатов и подговорил жену оклеветать гвардейца – собственного зятя.
[241]
Майор Иван Бахметев, после спокойного воеводства в Алатыре посланный на восточную границу «в команду» тайного советника Федора Наумова и тем явно недовольный, в 1735 году явился в Сенат с доносом на своего начальника, обвинив того в «презрении» императорских указов, «в непостоянных и своеволных к тому непорядочных поступках и во взятках», «похищении е. и. в. интересной траты». Не ограничившись перечислением обычных служебных злоупотреблений, Бахметев упомянул якобы рассказанную ему вельможей в «похвальных и непотребных словах» историю о том, как когда-то Анна Иоанновна, будучи еще курляндской герцогиней, просила у него голосистых певчих, а не получив, подговорила их к побегу; став императрицей, она будто бы напомнила Бахметеву этот случай: «А ныне бы де ты мне и с охотой отдал». Дело мгновенно стало из уголовного политическим, и майора с его кляузами доставили в Тайную канцелярию – на его беду: следствие выяснило, что Бахметев сам может быть обвинен в измене, поскольку подговаривал своих солдат обвинить Наумова во взятках и не слушать приказов начальника – «к новопостроенным крепостям не ездить и пашни не пахать». Воистину, не рой другому яму: склочный майор получил плетей и отправился служить в Сибирь «вечно».
[242]
Совместная служба и армейский быт неизбежно порождали конфликты. Впрочем, из сотен подобных дел не всегда ясно, последовал ли донос по «злобе», или доноситель просто использовал удобный случай, чтобы выслужиться. В 1734 году солдат столичного гарнизона Петр Агеев на вопрос капрала, была ли императрица на водоосвящении, простодушно ответил, что стоял далеко, а потому «черт де ее знает, была ль или нет», и угодил по доносу капрала после истязания кнутом в вечную ссылку в Охотск, хотя из дела следует, что за бедным солдатиком никаких провинностей прежде не было.
[243]
