Ощутив телефонную трубку у своих пересохших губ, Коля, старательно растягивая «р», пялился на блестящий рычаг, невероятным усилием воли заставляя себя не бросать на него трубку и, поражаясь происходящему, диктовал дежурному секретарю свой первый законченный стих.
* * *
— Ой! Коля-Коля-Коленька! — закричала Лариса, увидев выходящего из театра знакомого. Коричневая кожаная куртка и картуз придавали Николаю солидности, но Ларочку это ничуть не обмануло. — Не убегай! Я знаю, ты свободен! Давай ты нам поможешь? Это важно!
Николай, оторопев, замер. То ли совсем устал, то ли не узнал Ларочку в зимней одежде. Пока он пялился, она продолжала:
— Ирина, это наш Коля. Коля, это наша Ирина. Я не успела вас представить, потому что он сбежал.
Николай два раза смешно втянул носом воздух, поднял вверх брови и, глядя на Ирину, расплылся в блаженной улыбке:
— Да не сбегал я. Просто было надо… Оповещал широкую ответственность… Э… общественность… э… по поручению товарища Морского. Теперь вот думаю, то ли домой идти, то ли к дяде, то ли…
— То ли, — решительно ответила Ирина. — Вы очень мне нужны! Прошу, спасите!
К огромному Ларочкиному удовольствию, дважды Колю просить не пришлось. Ирина еще объясняла, что бедную засыпающую девочку нужно отвезти домой, а ей — ведущей танцовщице сорванного спектакля — отлучаться сейчас никак нельзя, а Коля уже все понял и кивал головой, опять стегая себя челкой по носу.
— Спасибо вам большое! — сказала Ирина.
— Не за что, — Николай, явно гордясь возложенной на него задачей, оживился, подмигнул Ирине и даже заладил свое любимое: — Но я не «вы», я — «ты». «Вы» говорят лишь незнакомым женщинам, плохим начальникам и людям безразличным. А друзьям надо говорить «ты». Это не мои слова, это Майк Йогансен написал.
Ирине эти подмигивания, конечно, не понравились. Она вообще-то была строгой с кавалерами.
— Хорошо! — кивнула она без улыбки. — Друзьям буду говорить «ты». А вас прошу — доставьте Ларочку домой. Я буду очень сильно благодарна!
Ирина ушла обратно в театр, а Коля с Ларисой еще какое-то время молча смотрели ей вслед.
— Вообще-то она хорошая, — попыталась оправдать мачеху Ларочка.
— Она хорошая, но сел в калошу я! — многозначительно выдал Николай, а потом вдруг расплылся в улыбке. — А ничего получилось, да? Хорошая в калошу я, — он выудил из кармана пачку папирос, нацарапал что-то на ней огрызком карандаша и совсем уже весело произнес: — Что ж, ребенок! Веди меня туда, куда я должен тебя отвести!
У подъезда, опираясь на заснеженный парапет, словно университетский профессор на кафедру, стоял дедушка Хаим. Ларочка знала повадки профессоров, потому что мама иногда брала дочь с собой на лекции. Знала также и то, что дедушка вовсе не профессор, а простой мастер на все руки. Раньше, когда дедова красильня еще была дедовой, Ларочка часто бывала там и даже сидела вместе с Соней на приеме заказов. Покрасить шторы? Выкрасить ковер? Закрасить все проплешины на куртке? Все это, да и многое другое, дед Хаим делал лучше всех в округе. Сейчас, когда он работал мастером на большой государственной фабрике, попасть к нему на работу было уже не так просто, но в нерабочее время все, кто мог, просили что-нибудь починить или перекрасить. Ларочка дедом ужасно гордилась, всегда была рада его визитам, и сейчас конечно же весело кинулась обниматься. Дед пах лекарствами, морозом и болотом — под его домом, радуя окрестных мальчишек, хлюпала жижей никогда не замерзающая и не пересыхающая лужа. И Лара запах деда обожала.
— Где Вульф? — не выпуская Ларочку из рук, спросил дед Николая вместо приветствия.
— Понятия не имею, — честно ответил Коля.
Дед Хаим терпеть не мог правильные названия и имена. Ладно еще, как и многие горожане, он по старинке улицу Карла Либкнехта звал Сумской, так и, например, про недавно переименованный в Кравцова Мордвинов переулок говорил исключительно: Спуск с моей Синагогой, а харьковчан именовал харьковцами! Конечно, отца Ларочки он звал только прежним именем. Ну что ты будешь делать?
К счастью, Николай про неведомого ему Вульфа сразу забыл и заговорил по делу.
— Я ученик Владимира Морского, его жена просила сопроводить девочку, потому что у них в театре невесть что творится, а товарища Морского забрали давать показания про убийство.
Глядя снизу вверх, но, тем не менее, с большим достоинством, дед оценивающе порассматривал Николая. Потом сказал:
— Понятно, хоть и не ясно. Пойдемте в дом. Там молодежь расспросит.
Молодежью дедушка называл давно уже взрослых маму, ее сестру Соню и Ларочкиного отчима Якова. А бабусю Зислю он не называл никак. Бабушка с дедушкой не разговаривали друг с другом с тех пор, как дед Хаим бросил семью и ушел к «вертихвостке» Фане Павловне. Конечно, это выглядело странно. Ведь если что-то у бабуси в доме надо было починить или, например, уладить дела со старьевщиком — чинил и улаживал дед Хаим. А если бабуся по счастливой случайности доставала какие-то удачные продукты на базаре или молочница, что ходит раз в неделю, приносила товар с излишком, то бабушка все покупала и на деда тоже. При этом говорить друг с другом они отказывались. Все потому, что дед целых пятнадцать лет втайне встречался с Фаней Павловной. А в миг, когда он все-таки ушел из семьи, бабуся все узнала и его счастье прокляла. Да так, что Фаню Павловну разбил паралич. В тот же день. Не помогли ни лекарства, ни массаж, который Ларочкина мама ходила делать бывшей «вертихвостке».
— Когда все в сборе, они не запирают, — дед толкнул дверь, и Ларочка увлекла Николая за собой вперед по коридору.
Из бабушкиной комнаты выскочила мама в красивом зеленом платье. Ой! Тут только Ларочка поняла, что пережила. Балет, премьера, а потом вдруг всеобщая паника, исчезнувший отец и еле сдерживающая слезы Ирина. Ларочке стало так себя жалко, что она тоже заплакала. Она запрыгнула на руки к маме, обхватила ее руками и ногами. И обессиленно сказала:
— Неси меня, мама, к людям.
Бабушка Зисля с Соней занимали две большие смежные комнаты рядом с кухней. В дальней комнате спали, в ближней — принимали гостей, накрывая круглый стол кружевной скатертью, выкрашенной дедом и всегда «похожей на новье». Вынимали из двухэтажного буфета посуду, пододвигали поближе к столу все свободные стулья, иногда даже заводили патефон. Как же Ларочка любила такие моменты! Сейчас, когда в доме одновременно была уйма народу, ей вспомнилось далекое прошлое, когда все близкие жили еще вместе. Тут обитали мама с папой и Ларисой, бабушка с дедушкой и Соня. Хоть и считалось, что это были кошмарные деньки, от которых «не мудрено, что все разбежались по своим норам», Ларочка скучала по дружным чаепитиям вприкуску с обожаемыми кусочками сахара, по вежливым гостям отца, сплошь влюбленным в Соню, и по громким дедовым друзьям, от которых бабуся Зисля всегда прятала спиртное.
— Хвала небу, ты нашлась, детка! — воскликнула Соня, когда мама внесла Лару в комнату.
