— Ах, бросьте! Вы ни в чем не виноваты… — всполошилась Ирина. — Ну, кроме того, что ничего мне не сказали…
— Вы снова бы заладили свое «я не желаю ничего бояться в своей стране» и, как обычно, было б только хуже…
— «Заладила»?! «Как обычно хуже»?! Ах вы… — от нового скандала чету Морских спасло лишь любопытство Ирины. — А впрочем, вы как вы, чему тут удивляться. Скажите лучше, как вы умудрились остаться незамеченным? И где вы слышали тот разговор?
— У вас в театре. Прямо на проходной служебного входа. Я был у вас в артистической и, хоть вы и против, но курил в окно. — Морской проговорился, что курил, но тут же вывернул ситуацию в свою пользу. — Я, видите, заботлив, как наседка! Высунулся в окно почти по пояс, чтобы дым не тянуло в помещение. И что? И уронил свой портсигар на козырек служебного входа. Пришлось, не смейтесь, выходить наружу и лезть на козырек. Чугунная решетка боковины вполне пригодна для такого скалолазания… И вот там, в застекленном мозаикой полукруглом окошке, обнаружилась дыра. — Он сделал театральную паузу. — Одно стекло отсутствовало, а образовавшееся на его месте пространство было заткнуто тряпкой. Не знаю уж зачем, но я ту тряпку вынул. И оказалось, что снаружи на козырьке отлично слышно все, что творится внутри на проходной. Когда я выходил, кстати, на проходной, никого не было. — Николай со Светой многозначительно переглянулись и продолжили слушать. — Когда заходил — тоже. Понятия не имею, чей голос я слышал, и, конечно, раз уж это был убийца, очень надеюсь, что он не видел меня залезающим на козырек и подслушивающим.
— Морской, скажите, вы ведь это честно? На козырьке, среди зимы… — Ирина вдруг захохотала. — Ну и картинка. Я начинаю искренне бояться слежки. У нас под кухней козырек черного хода и боковина у него тоже из решетки. Представьте, выгляну сейчас в форточку, а там сидит какой-нибудь нахал, подслушивая наши разговоры. В сугробе, посредине февраля, средь бела дня, на козырьке подъезда!
Судя по звуку, Ирина даже встала. Проверять, шутит она или действительно собирается выглядывать в окно, Света не стала. С расширенными от ужаса глазами она вскочила и с разгона сиганула в ближайший сугроб.
* * *
Через минуту Николай и Светлана, умчавшись от дома Морского, нервно пересмеивались на углу самой большой площади Европы…
— Мда уж, операция удалась на славу: ни студенческого, ни веры в людей, — заливался Николай. — Зато, вот, прыгать с высоты тебя научили. Хотя, предупреждаю, это крайне опасно. Под снегом могла оказаться какая-нибудь железка или еще что-нибудь. Руки-ноги переломать — что раз плюнуть. По дереву все же было бы надежнее.
— Ох, — Света хрюкала от смеха и вдобавок никак не могла восстановить дыхание после пробежки. — Я как представила, что меня, учительскую дочь, скромную работницу библиотеки, и вдруг уличат в подслушивании, так мне уже любые переломы стали не страшны. Да зачем я вообще туда полезла-то?
— Зачем-зачем, товарища Морского спасать, мы же с тобой целую либретту написали, пока мой билет собирались искать! — Коля вдруг посерьезнел. — А я, выходит, обманщик. Обещал тебя в столовку сводить, а сам вот… Хотя, знаешь, мне сегодня в издательстве гонорар должны заплатить. Айда со мной?
Света, конечно, вежливо отказалась. Рабочий день не резиновый!
Попрощались тепло, искренне пожелав друг другу всего самого лучшего и сговорившись при следующей встрече — в том, что она будет, оба почему-то не сомневались, — непременно сходить в обещанную столовую.
Света уходила с улыбкой. Чего только жизнь не подбросит! То рабочий он, то студент, то гонорар в издательстве получать собирается. То по чужим окнам лазит, то чужих жен выслеживает, то малознакомым девчонкам талоны на обед отдать собирается. И, главное, где правда, где нет, совершенно не разберешь. Нахальный, конечно, и дурак дураком, но столько всего сразу наговорил-натворил-наворошил, что все-таки приятно было пообщаться.
Вдруг позади Света услышала крик: «Пустите! Вы чего хватаетесь? Ай!» Обернувшись, она увидела совершенно нереальную картину. Словно в кино про задержание опасного преступника, двое крепких дядек в шинелях крутили вырывающемуся Коле руки.
Третий — высокий и злой — наклонившись, шептал что-то ему в лицо. А потом вдруг размахнулся и залепил парню самую настоящую пощечину. И уже начал, гад, заносить руку, чтобы ударить снова.
— Что происходит? Не позволю! Я милицию вызову! — завопила Света и, подбежав, повисла на руке негодяя.
— Мы сами милиция! — вмиг успокоившись, сухо отрезал страшный дядька, отстраняя Свету. — Не мешайте работать.
— Дядя Илья, — подал голос мрачный Николай. — Это за что? За то, что я к вам вчера не зашел? Так я как раз собирался, но…
— Не надо уже никуда заходить. Сами приведем, — прозвучало в ответ. — Это за то, что я ищу тебя все утро, как ошпаренный! Все нервы уже истратил и себе, и твоей матери! Ты был на месте преступления, ничего мне про это не сказал, да еще и всю ночь прятался от милиции. Это как называется? — Обидчик снова начал распаляться, но покосился на Свету и, достав из кармана какую-то книжечку, сунул ее под нос Николаю. — Это что, я тебя спрашиваю? Именно так! Твой студенческий билет! Найден вчера в театре за кулисами, где, судя по записям вахтера, ты ошивался как раз в то время, когда там совершили убийство.
— Вот где, значит, я его выронил! — глупо улыбнулся Коля. — Дядя Илья, отдай! Я его еще до конца семестра спокойно использовать могу…
— Ты понимаешь, вообще, что происходит? Хорошо, ребята, когда поступил приказ тебя брать, заметили сходство фамилий и мне позвонили. Хорошо, я выбил право сам тебя задержать, а то сейчас упекли бы до выяснения, и уже никто б тебя не нашел.
— Хорошо, — примиряюще согласился Коля.
— Ты вчера в театре в пять часов был? — гнул свое дядя Илья.
— Ну, был… — сдался Коля.
— Что? Ты? Там? Видел? И делал? — задыхаясь от ярости, прошипел дядя.
Коля вдруг будто бы что-то понял и поднял полный ужаса взгляд на Свету, потом посмотрел на дядю, потом на миг закрыл глаза и спокойно произнес:
— Не могу сказать. Это чужой секрет. И, поверь мне, дядя, это совсем не про убийство.
— Как-как? — внезапно интонации дяди наполнились ледяным холодом. — Я его пытаюсь спасти, даю шанс оправдаться по-человечески, а он «не может сказать»… Ничего, заговоришь, как миленький! В камеру его! Николай Горленко, ты арестован по подозрению в убийстве гражданки Толмачевой. — И тут же будничным тоном обратился к Свете: — А вы, гражданочка, кто ему будете? Любовь-морковь и прочие дела? Пройдемте-ка с нами для дачи показаний…
Света набрала полные легкие, намереваясь объяснить, что любовь-морковь тут совершенно ни при чем, что она друг, а друг в беде не бросает, и, значит, просто так вот взять и безнаказанно ударить Колю у злого дяди уже не получится, и… но Николай вдруг рявкнул возмутительное:
— В первый раз ее вижу! Какая-то глупая активистка от общественности… Вы что, сами по ней не видите?
