Ирина слушала, с улыбкой наблюдая за обманчиво неуклюжей и даже немного полноватой фигурой Николая Михайловича. Растекаясь расслабленной тучей в обычной жизни, он делался невероятно ловок, когда показывал артистам партии. Пушинкой отпархивал в сторону, изображая даму, бросившую партнера, и тут же перемещался на место брошенного, показывая, как тот должен растерянно хватать ртом воздух. Кричал, что все эти «помирающие лебеди старого балета» никуда не годятся, и тут же сам становился на высокие пальцы и ставил задачи из области классического балета. Руководителем Фореггер был непредсказуемым, ошеломляющим и несомненно вдохновляющим. Он превратил главный танцкласс в спортзал со всем необходимым инвентарем, ввел обязательные занятия акробатикой и тефизтренажем (театрально-физическим тренажем, который, кажется, сам и придумал), наговорил тонну слов об актерском мастерстве, настаивая на необходимости предлагаемых обстоятельств у каждого танцора. Собственно, так Ирина и получила главную роль во втором составе «Футболиста» — написанная ею во время всеобщего анонимного опроса идея внутреннего конфликта Метельщицы показалась режиссеру интересной. Ирина «сняла» образ с одной знакомой — удивительной аристократки, которая ради сохранения малюсенькой комнатушки (точнее, кладовки своей бывшей квартиры) устроилась мыть пол в учреждении, въехавшим после революции в ее дом. Остальных жильцов выселили в бараки на окраине, а ей с двумя детьми разрешили остаться. Свою работу она делала блестяще, при этом двигалась так грациозно и с таким достоинством, что люди останавливались посмотреть. Она сто раз могла бы впасть в отчаяние, возненавидеть мир, опустить руки, но не сломалась и сохранила восхитительную притягательность. Ма подружились с ней, когда учреждение съехало, и бывшую уборщицу нужно было защитить от несправедливых претензий новых соседей, которых заселили в дом. В честь образа гражданки Шевелевой Ирина придумала Метельщице из «Футболиста» похожую судьбу, чем заинтересовала режиссера.
— Как же мне повезло, Ирина Александровна, что вы умеете танцевать! — рассказывал он позже. — Я прочел вашу историю, решил утвердить вас на роль во втором составе и с ужасом думал, что Галине Александровне из первого состава придется танцевать все спектакли без передышки, если вы окажетесь никчемной танцовщицей.
— Но среди сотрудников нашего балета нет нетанцующих, — говорила Ирина.
— Ошибаетесь! — раздавалось в ответ, и все вокруг обмирали, опасаясь, что сейчас будет произнесена чья-то фамилия и сломана чья-то жизнь. Но товарищ Фореггер был добрым, потому оставлял негативное мнение при себе, даже если речь шла о явных бездарностях.
— У нас производственная эвакуация! — вытаскивая Ирину из воспоминаний, пояснила опирающаяся о локоть режиссера Галюня. Выгодно изогнув стан, она льнула к Фореггеру точь-в-точь как пальто, висящее на другой его руке. При этом еще и подхихикивала, хлопая длинными ресницами, словно глупая овечка. Сходство увеличивалось из-за роскошных Галочкиных кос, которые она сворачивала кольцами над ушами, что позволяло экономить на головных уборах даже зимой. — Понимаешь, какой-то идиот не закрыл окно в танцзале, — продолжала она. — Ветром разбило стекло. Да еще и рама теперь гуляет. Мы вызвали рабочих. Остапов с Мелеховым чинят окно, а у нас до вечерней репетиции — ура! — перерыв. Николай Михайлович зовет всех к себе на патефон. Он обещал поставить Тита Руфа!
Галюня оторвалась от режиссера, чтобы застегнуть свое драповое явно перелицованное пальтишко, и многозначительно подмигнула Ирине.
— За мной, гвардейцы Терпсихоры! — скомандовал Фореггер, двумя руками возложив на голову меховую шапку. А потом вдруг оторвал Галку от земли, перекинул ее себе через шею наподобие шарфа и, насвистывая что-то залихватское, вышел в снег.
— Это наш главный режиссер и балетмейстер, — Ирина сочла нужным пояснить происходящее для Светланы и Коли. — Вообще-то он милашка, просто слишком веселый…
— Ирина Александровна, я смотрю, наш человеко-фейерверк вас раздражает своим неисправимым оптимизмом? — раздался баритон Анатолия Галактионовича Петрицкого. Ирина, вздрогнув, обернулась на стоящего у лестницы главного художника. Он, как всегда, держался иронично, с большим достоинством, и умудрялся быть рядом с толпой, но как бы вне ее. Как же можно было его не заметить? Ирина растерялась:
— Нет, что вы, вовсе и не оптимизмом… — пробормотала она, и поняла, что снова выразилась не так, как следует.
Все в коллективе откровенно боялись остроумия главного художника и его частых (всегда правдивых, но балансирующих на грани дозволенного) комментариев. На недавнем выступлении одного ужасного художника-демагога, например, в ответ на пафосное: «Я прежде коммунист, а уж потом художник!» Анатолий Галактионович с места выкрикнул: «Когда наступит это “потом”?» При этом (про это, конечно, вслух не говорят, но шепчут каждый раз, как его видят) вышедший недавно люксовый альбом «Театральные костюмы Петрицкого», попав в Европу, произвел настоящий бум и заслужил похвалы, например, от Пабло Пикассо. И вот этому человеку Ирина теперь не могла дать внятного ответа о своем уважении к режиссеру Фореггеру.
— На самом деле, милая Ирина, я хоть и люблю нашего режиссера и даже сам пригласил его к нам в театр, но тоже разделяю ваше недоумение по поводу всеобщего веселья на следующий день после смерти Нино́, — Петрицкий, кажется, говорил серьезно. — Но лучше уж давайте их простим. В конце концов, для них она была всего лишь костюмершей. А я, как близкий друг, решительно скорблю.
— Как близкий друг? — переспросила Света и многозначительно кивнула Коле, мол, не упускай момент.
— Скажите, вы не заметили позавчера чего-то странного в театре? — Коля понял, что должен задать Петрицкому вопрос, и выпалил первую же пришедшую на ум банальщину. — Не показалось ли вам, что кто-то собирается кого-то убить?
— Убить? — Петрицкий усмехнулся, но, видимо, вспомнив о серьезности происшедшего, взял себя в руки и иронизировать не стал. — Нет. Ничего такого не заметил.
— Это Светлана, это Николай. Они расследуют случившееся с Нино́, — Ирина представила ребят художнику. — Я тоже помогаю чем могу. Муж их консультирует, и я, вот, тоже…
— Да-да, — поддакнул Николай. — Нам еще всех опросить надо, да к жертве в костюмерную и домой с обыском сходить.
— Удачи! — без тени сарказма произнес Анатолий Галактионович и переключился на свой обычный слегка насмешливый тон: — Кстати, Ирина Александровна, когда будете у Нино́ дома, будьте так добры, передайте моей супруге, что у нас производственная эвакуация, битые стекла и гуляющая рама, потому я заседаю в «Поке». Да, именно в кафе, там мне удобней. Пусть приходит выпить кофе, если я ей еще не сильно надоел. Только не ошибитесь, я вас прошу, заслышав про гуляющих дам вместо гуляющих рам, моя Лариса Николаевна, пожалуй, рассердится.
Художник галантно раскланялся и, в точности как раскритикованный всеми Фореггер, насвистывая, гордо удалился.
— Остапов с Мелеховым? — Коля сразу после ухода художника переключился на совсем другую тему. — Вот это удача! Это те самые работники сцены из журнала, что находились рядом с жертвой в момент убийства! Раз у них в обязанностях ремонт окон, пусть с нашей мозаики начинают. И дыру заделают, и поговорим… Отличный повод расспросить их, правда? Хороший все же человек тот идиот, который оставил в зале окно открытым!
