— Сказали бы честно, что хотите участвовать в расследовании и контролировать его, потому что считаете нас неспособными справиться с чем-либо без товарища Морского, — открыто озвучила свои догадки Света.
— Что вы такое говорите? — Ирина то ли возмутилась, то ли рассмеялась. — С товарищем Морским все было б точно так же…
* * *
Носило Морского вовсе не «где-то», а в самом что ни на есть важном здании города. Убийство убийством, а некоторые дела отмены или переноса не потерпят. Например, встреча с Николаем Алексеевичем Скрыпником — нынешним наркомобром, с самой революции не покидавшем ответственных постов в украинском правительстве. Товарищ Скрыпник лелеял мечты о создании Большой Энциклопедии Советского Украинства. Харьковскую часть, да и много чего еще, должен был делать непревзойденный Дмитрий Иванович Багалей, но в последний год у него что-то не заладилось с Наркоматом. Было решено отказаться и от академика, и от академического подхода, собрав в энциклопедию простые, понятные людям увлекательные тексты. Морскому повезло стать частью этой задумки. Вот уже больше трех месяцев он ходил в пятый подъезд Госпрома и с удивлением наблюдал, как человек такого высокого ранга, как знаменитый грозный нарком Скрыпник, лично встречается с авторами, обсуждает планы статей, черкает красным карандашом (не слишком толково, но среди профессиональных редакторов попадаются и более нелепые правки) готовые тексты. К харьковскому тому нарком проявлял особое внимание, потому что и сам был родом с Харьковщины.
«Надеюсь, нынче правок будет меньше», — мысленно подумал Морской, а вслух сказал:
— Здравствуйте! — поскольку уже вошел в приемную.
— Вы по какому вопросу? — Секретарь как раз начала опрос посетителей. — Нет-нет! Это вам не к нам, пусть сначала профильный комитет рассмотрит. Как куда? Вы что, радио не слушаете, газеты не читаете? Плакат на площади хотя бы видели? Да! Открылась общественная приемная Наркомата. Туда и обращайтесь. Пишите заявление, вас перераспределят. И вы туда же? Нет, нарком лично этим вопросом заниматься не может. Для того общественная приемная и есть. Да в соседнем подъезде же! Сразу под управлением статистики. Что? Ой, а вы совсем не по адресу! Он уже давно юстицией не занимается. И внутренних дел — это тоже не он!
Дождавшись своей очереди отвечать, Морской хотел было просто приветливо помахать рукой, мол, вы же меня помните, я же тут завсегдатай, но секретарь была строгой дамой в летах и панибратства не терпела. Пришлось подробно излагать цель визита.
В результате из примерно двадцати человек в приемной осталось пятеро.
— Микола Олексович будет к десяти, — сурово заверила секретарь и, круто развернувшись на каблуках, ушла в недра кабинета начальника.
Ровно в десять нарком Скрыпник в припорошенной снегом шубе — никак пешком шел? удивительный человек! — широким шагом прошел через приемную, поочередно кивая всем присутствующим. Через миг он уже вышел из кабинета, пододвинул ближе к оконному свету облупленный письменный стол, сел и жестом показал, мол, готов вести прием. Невысокий, крепкий, с узкой ленинской бородкой и пышными шевченковскими усами, с уверенным, глядящим прямо в душу пристальным взглядом и, несмотря на возраст и положение, с иногда озаряющей лицо простодушной мальчишеской улыбкой, он, безусловно, вызывал симпатии Морского. Хотя бы потому, что был человеком образованным, искренне преданным делу и по-немецки аккуратным.
— Так-так, — говорил он первому посетителю. — Давайте по существу и напрямую, что хотите? Помещение для заседаний литературного объединения? Таак. «Неоднократно публиковался в стенной печати», это как? И сколько вас таких? Поэты или прозаики?
— Вот хитрый лис! — шепнула Морскому стоящая рядом дама, кокетливо пряча лицо за поднятым в стойку воротником пиджака. — Я уже третий раз прихожу. Он нарочно вот так в приемной нас опрашивает, чтобы, если кто со сложным делом явится, можно было бы от него в кабинет сбежать. «Простите-извините, у меня там срочные дела». А потом приемные часы кончатся… Это потому, что мы — простые люди. Начальство, он, конечно, у себя в кабинете принимал бы. — Она зябко поежилась, поплотнее прижимаясь к переброшенному через локоть пальто. — Да еще и чаем напоил бы.
Тут подошла ее очередь.
— ДК «Металлист», обрушение потолка в актовом зале. Помню вас! Руководитель заводского кружка самодеятельности. Так. У дирекции, стало быть, денег на ремонт нет, а у Наркомата должны быть… Тут надо разобраться. А! Вот, может, юные поэты, что зал для заседания ищут, в порядке пионерско-комсомольской помощи вам ремонт соорудят?
Скрыпник поднял голову на секретаря и случайно встретился глазами с Морским:
— Товарищ Морской, что ж вы не рапортуете о приходе? Нам с вами партия не для того поручение дала, чтоб мы по приемным без дела околачивались. Пройдемте в мой кабинет, — он обернулся к обескураженной посетительнице: — Прошу меня простить, гражданочка, но тут дела, не терпящие отлагательств.
Морской нелепо развел руками.
— Глупо вышло. Извините, — прошептал он гражданке, прежде чем скрыться в наркомовском кабинете.
— И сделайте нам два чая, пожалуйста! — прокричал Николай Алексеевич в глубь приемной. После чего кивнул Морскому на кресло возле своего письменного стола и полез в шкаф за бумагами.
— Значится, из гостей города, — нарком положил перед собой список, быстро пробежался по нему глазами, выискивая фамилию Морского в графе «ответственный», и бодро заговорил: — Про Мессерера прекрасно. Про Горького — то, что надо. Про Есенина… — тут нарком недоуменно развел руками, — Владимир Савельевич, ну ты ж не маленький! Да, знаменитый пролетарский поэт, да, кумир всей страны, да, жил в Харькове целый месяц в 21 году, любил наш город, хулиганил в центральном парке и — что там у тебя еще? — а, вот! — написал тут свое знаменитое «по-осеннему кычет сова»… Но ведь самоубийца! Нет, про него не надо. — Лицо наркома внезапно потемнело. — Неправильно он поступил. Одним поступком безвозвратно перечеркнул все прошлые успехи. Самоубийство — это глупо, нелепо, недопустимо, не по-большевистски. Да?
Морской неопределенно кивнул. Он полагал, что, взяв билет и с боями прорвавшись в зал, сбегать, не досмотрев фильм до конца, конечно, глупо, но мало ли у кого какие обстоятельства. Бывают и безвыходные ситуации. Болезнь, в конце концов, — а про Есенина ходили слухи, позволяющие допускать психиатрию. Но не спорить же с наркомом? Тем более, тот уже снова взбодрился:
— Как там Маяковский вслед Есенину его же строки вернул? «В этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней!» Вот как! Таак, про Маяковского у нас пишет кто? Гельдфайбен. Ты же мне его и порекомендовал.
— Да-да, Григорий большой специалист по Маяковскому. Воссоздавал в мельчайших деталях все приезды Трибуна к нам. Общался с поэтом лично, опрашивал общих знакомых…
«Как всегда, не подкопаешься! Аж тошно», — продолжил Морской уже мысленно, вспомнив, как распекал приятеля за граничащую с занудством доскональность в работе с фактажом.
